Уильям Голдинг - Свободное падение

Кабинет Кеннета был пуст. На столе – бумаги, чернильный прибор, пресс-папье, вдоль стен – шкафы для документов с зелеными шторками, в углу – кушетка для выслушивания исповедей. Кабинет хоть куда – всем был бы хорош, только где-нибудь в другом месте.

Кеннет появился в дверях у меня за спиной:

– Приветствую.

– А, вот и ты!

Но это был другой Кеннет – не тот шумный говорун, блиставший на вечеринках своими рассказами. Не тот Кеннет, который боготворил Теффи и симпатизировал мне. От того Кеннета в нем оставалось не больше, чем во мне от Сэма, который, в свитере и широких штанах, небрежно разваливался на стуле. Теперь мы были одеты в строгие костюмы и вели себя по-деловому сдержанно.

– Может, присядешь?

Мы уселись друг против друга по обе стороны стола, и я заговорил первым:

– Наверное, это нарушение правил – и грубое?

– С чего ты взял?

– Но ведь я не родственник.

– У нас тут не сераль. Никакого нарушения нет.

– Так я могу с ней увидеться?

– Разумеется. Если она не против.

– Тогда я готов.

– А Теффи придет позже?

– Ее не будет.

– Но как же – она сказала…

– А зачем ей это?

– Она сказала… я так понял… что хочет встретиться с мисс…

– Вряд ли она так сказала.

– Она сказала: мисс такая-то… ваша общая подруга…

– Она это сказала?

– Ну да.

– Нет, сегодня она занята. Виноторговые дела – и прочее… Ты побудешь со мной, ведь так?

На лице его выразилось разочарование. Он повертел в руках карандаш и кинул его на регистрационный журнал:

– Ладно уж.

Теффи, значит, решила сделать тактический ход. Куда приличнее, если мы оба знакомы с Беатрис… Протянула мне руку помощи.

– Возможно, она сумеет выбраться и навестить мисс Айфор как-нибудь потом…

Кеннет не без труда прогнал с лица хмурое выражение.

– Конечно, конечно.

Дома призрения, выходит, вовсе не обязательно служат теплицами для взращивания в себе гуманности и всепонимания. Можно не покидать стен лечебницы и ровным счетом ничему не научиться.

Кеннет вскочил с места, вытащил из шкафа пачку бумаг и принялся сосредоточенно их перебирать, напустив на себя отстраненно-озабоченный вид, какой приличествовал, по его мнению, эскулапу. Но актером он был плохим, да и молодость плохо уживается с притворством. Мне он сгодился бы в сыновья.

– Когда же я смогу ее увидеть, Кеннет?

Вздрогнув, он поднял голову:

– Да хоть сейчас.

Слегка повесил нос, это ясно… Так-так, он и в самом деле пришел к ней, не ко мне, а Теффи вообще не явится, ей до меня и дела нет…

– Ну так что ж?

Он порывисто шагнул к выходу:

– Идем!

Я послушно двинулся вперед, ощущая внутри себя какое-то странное сопротивление. Нельзя же, думалось мне, вот так, с бухты-барахты – надо бы помедлить, поворошить воспоминания… Я должен умыть руки, прежде чем… Вернуться мыслями вспять, выровнять поток времени, устремившись обратно в прошлое – к моменту нашей последней встречи… Но русло извилистое, местность перед глазами беспрерывно меняется – Кеннет влюблен в Теффи, – и вот замысловато изрезанный берег становится полуостровом, вытягиваясь в необъятное море причин и следствий: это море мое, мое и Беатрис.

– Вот сюда.

Она, значит, в главном здании – прежнем владении генерала, в доме для баловней судьбы.

– Через этот проход.

И тут я вспомнил. То утро, когда появился, едва держась на ногах от усталости, у педагогического колледжа – утро, когда впервые притворился, будто вот-вот слечу с катушек… Я вспомнил, чт о она сказала… «Не смей так говорить, Сэмми!»

Больше всего мне запомнился ее ужас.

– Минуточку.

Кеннет остановился и начал расспрашивать о чем-то сиделку – с очевидной целью произвести на меня впечатление бесконечными «да, доктор Энтикот», «нет, доктор Энтикот». До славы мне далеко, Сэмми, но тут я первый.

Ты что, не видишь – на своем Парадиз-хилл я вморожен в лед по горло?

– Вот мы и пришли, мистер Маунтджой. Я, пожалуй, войду первым.

Тон сухой – как и положено на работе.

Над просторной комнатой – раньше, скорее всего, гостиной – тяжело навис покрытый разводами плесени потолок, пыль на нем прорисована тусклыми полосами. Три огромных окна моют хорошо если раз в году – света они пропускали мало. Ни картин, ни обоев – хотя выкрашенные в салатно-зеленый цвет стены вопиют о них. Без штор, портьер, накидок комната казалась голой. Там и сям беспорядочно расставлены громоздкие круглые столы, вплотную у дальней стены – два или три диванчика.