Чарльз Диккенс - Очерки лондонских нравов

Тостъ былъ выпитъ съ шумными восклицаніями; Доббль выразилъ свою благодарность, и джентльмены отправились въ гоcтиную. Молодые люди, стыдившіеся до ужина пуститься въ танцы, обнаруживали теперь удивительную непринужденность; въ музыкантахъ проявлялись несомнѣнные признаки поздравленія съ наступающимъ новымъ годомъ, и танцы продолжались до послѣдней поры перваго утра новаго года.

Едва только мы кончили послѣднія слова вышеупомянутаго тоста, какъ на сосѣднихъ церквахъ раздалась первые удары полночнаго часа. Не правда ли, что въ звукахъ этого удара отзывается что-то благоговѣйно-страшное? Не правда ли, что въ другое время они не поражаютъ насъ такъ сильно, какъ теперь? Въ другое время часы спокойно летятъ мимо васъ, и мы вовсе не замѣчаемъ ихъ полета. Но вѣдь мы мѣряемъ человѣческую жизнь годами, а этотъ торжественный звонъ ясно гласитъ намъ, что мы миновали еще одинъ поверстный столбъ, поставленный между нами и нашей могилой; пожалуй, мы можемъ заглушить его, но намъ не заглушить душевнаго убѣжденія, что когда слѣдующій звонъ возвѣститъ прибытіе новаго года, то мы также останемся нечувствительны къ глаголу времени и не подумаемъ о предѣлѣ нашей жизни!

Бродя по вечерамъ по улицамъ Лондона, мы часто останавливались подъ окнами какого нибудь госпиталя и рисовали въ своемъ воображеніи мрачныя и унылыя сцены, происходившія внутри этой храмины. Внезапное движеніе свѣтильника отъ одного окна къ другому, а потомъ постепенное уменьшеніе свѣта, какъ будто его уносили въ отдаленный конецъ комнаты, къ кровати страдальца, — быстро пробуждало въ нашей душѣ цѣлую толпу грустныхъ размышленій. Чтобъ прекратить порывы шумной веселости, въ то время, когда весь городъ погруженъ въ глубокій мракъ и сонъ, стонъ только взглянуть на тусклый свѣтъ ночника у постели больного, который изнемогаетъ въ мучительныхъ недугахъ.

Кто можетъ высказать тоску тѣхъ долгихъ томительныхъ часовъ, когда единственный звукъ, поражающій слухъ больного — это несвязный бредъ другого больного, снѣдаемаго пламененъ горячки, или невнятныя слова молитвы, произносимой умирающимъ? Кто кромѣ тѣхъ, которые испытали это, можетъ представить себѣ чувства одиночества и унылой печали, этого неизбѣжнаго удѣла несчастныхъ, оставленныхъ во время ужасной болѣзни на руки чужихъ людей? кто кромѣ матеря, жены или дочери такъ нѣжно отретъ холодный потъ съ лица страдальца или поправить ему жосткой изголовье?

Подъ вліяньемъ такихъ размышленій мы отворачивались, завидѣвъ больницу, и быстро уходили по опустѣлымъ улицамъ. Грусть, которую испытывало тогда наше сердце, нисколько не уменьшалась при видѣ жалкихъ созданіи, изрѣдка попадавшихся намъ на встрѣчу. Каждому изъ насъ извѣстно, что госпиталь есть мѣсто прибѣжища и успокоенія множества бѣдняковъ, которые безъ этого заведенія должны бы умереть на улицѣ; но каковы должны быть чувства отверженныхъ бродягъ, когда имъ придется слечь на одръ болѣзни; безъ всякой надежды на выздоровленіе? Если несчастную женщину, которая бродитъ по тротуарамъ далеко за полночь, и жалкую тѣнь мужчины, призракъ нищеты и пьянства, которая ищетъ пріюта себѣ на ночь въ какомъ нибудь уголкѣ, прикрытомъ отъ дождя если ихъ ничто не привлекаетъ въ этой жизни, то можетъ ли въ ней оставаться что нибудь, на которое они могли бы оглянуться при кончинѣ? Станутъ ли они заботиться о спокойномъ кровѣ и мягкомъ ложѣ, когда въ ихъ душѣ пробуждаются воспоминанія о позорной жизни ихъ, когда, раскаяніе для нихъ непонятно и сожалѣніе рождается слишкомъ поздно?

Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, мы безъ всякой цѣли бродили по Ковентъ-Гардену, какъ вдругъ вниманіе наше привлечено было весьма замѣчательной наружностью буяна, который, не соглашаясь принять на себя трудъ прогуляться въ полицію, на томъ основаніи, что не имѣетъ къ тому ни малѣйшаго расположенія, былъ посаженъ на тачку и отвезенъ туда, къ величайшему восторгу зрителей, но, повидимому, къ крайнему прискорбію съ его стороны.

По какому-то странному влеченію, мы никакъ не могли удержаться отъ того, чтобъ не вмѣшаться въ толпу любопытныхъ и ни войти въ контору, вмѣстѣ въ привезеннымъ буяномъ, съ двумя полицейскими и такимъ множествомъ зрителей, сколько контора могла помѣстить въ себѣ.

За рѣшоткой сидѣлъ судья и тотчасъ же приступилъ къ допросу. Преступника обвиняли въ побояхъ, нанесенныхъ женщинѣ. Нѣсколько лицъ, формальнымъ образомъ подтвердили это обвиненіе; и въ заключеніе прочитано было донесеніе врача изъ сосѣдняго госпиталя, въ которомъ описано было свойство нанесенныхъ побоевъ и предположеніе о сомнительномъ выздоровленіи женщины