Марк Твен - Вагнеровская музыка

Однажды вечеромъ я, въ сопровожденіи одного моего Гейдельбергскаго пріятеля, отправился въ Манитеймъ, съ цѣлью послушать нѣкое шаривари, — или, быть можетъ, оперу, (я хорошенько не знаю, что это такое). Оно называется «Лоэнгринъ». Такого стука и шума, свиста и скрипа я до тѣхъ поръ еще никогда не слыхивалъ. Все это, взятое вмѣстѣ, возбудило во мнѣ такую же невыносимо-ноющую боль, какую я испытывалъ при пломбированіи зубовъ у дантиста. Я, правда, вытерпѣлъ до конца всѣ 4 часа, какъ къ тому вынудили меня особыя обстоятельства, но за то воспоминаніе объ этомъ безпредѣльно-длинномъ, безжалостномъ мученіи никогда не умретъ въ душѣ моей. Страданія усугублялись еще тѣмъ, что я долженъ былъ переносить ихъ молча и не двигаясь съ мѣста. Запертый въ сообществѣ 8 или 10 незнакомыхъ мнѣ лицъ обоего пола въ какое-то огороженное пространство, я, разумѣется, прилагалъ всевозможныя усилія, чтобы сдержать себя, но, тѣмъ не менѣе, минутами на меня нападало такое невыразимое отчаяніе, что я едва-едва сдерживалъ подступавшія слезы. Если бы вой, крики и стоны пѣвцовъ, подъ аккомпаниментъ бѣшеннаго грохота и шума громаднаго оркестра, продолжали прогрессивно возростать въ своей неистовой злобѣ, - я навѣрное разрыдался бы вслухъ. Но вѣдь я былъ не одинъ и такое мое поведеніе, вѣроятно, удивило бы моихъ незнакомыхъ сосѣдей: они, пожалуй, начали бы дѣлать no этому поводу разныя нелестныя замѣчанія… И были бы неправы, ибо видѣть плачущаго человѣка, съ котораго, — выражаясь картинно, — живымъ сдираютъ кожу, — не должно бы никого особенно удивлять.

Во время получасового антракта, послѣ перваго дѣйствія, я могъ бы выйти и немножко отдохнуть, но не рѣшился на это, опасаясь, что въ такомъ случаѣ въ глазахъ моего пріятеля навѣрное окажусь дезертиромъ. А когда затѣмъ около девяти часовъ наступилъ второй антрактъ, я переиспыталъ такъ много, что былъ не въ силахъ подняться. Моимъ единственнымъ желаніемъ было то, чтобы мнѣ дали спокойно умереть.

Я не берусь утверждать, что и остальные слушатели раздѣляли мои чувства, — о, нѣтъ, — этого отнюдь не замѣчалось.

Обладали-ли они прирожденной любовью ко всякому шуму, или, быть можетъ, съ теченіемъ времени научились находить въ немъ удовольствіе, этого я не знаю, — но, во всякомъ случаѣ, не подлежало ни малѣйшему сомнѣнію, что весь этотъ гамъ имъ очень нравится. Въ тѣ минуты, когда грохотъ достигалъ своего апогея, они сидѣли съ очарованными блаженными лицами, подобно котамъ, которымъ гладятъ спину; когда же занавѣсъ упалъ, то вся масса зрителей поднялась съ своихъ мѣстъ, какъ одинъ человѣкъ, и въ воздухѣ, подъ громъ рукоплесканій, замелькали, въ видѣ снѣжной метели, носовые платки. Чѣмъ именно они восхищались, было выше моего пониманія. Надо замѣтить, что ложи и партеръ были до конца также полны, какъ и въ началѣ; не считая возможнымъ допустить, чтобы всѣ эти люди поголовно оставались здѣсь по чьему-либо принужденію, оставалось заключить одно, что имъ это нравилось.

Что касается самой пьесы, то она отличалась роскошью костюмовъ и постановки, но въ ней было удивительно мало дѣйствія. Т. е., по правдѣ говоря, дѣйствія и вовсе никакого не было, хотя говорилось очень много о разныхъ происшествіяхъ и при томъ всегда въ необычайно приподнятомъ тонѣ. Пожалуй, это можно бы было назвать драматизированнымъ разсказомъ. Каждый изъ исполнителей являлся и разсказывалъ публикѣ о какой-нибудь приключившейся съ нимъ оказіи или непріятности, но продѣлывалъ это не спокойно и разсудительно, а напротивъ, съ крикомъ и шумомъ, съ оскорбительной и крайне разнузданной жестикуляціей. Я тогда же обратилъ вниманіе, что теноръ и сопрано совсѣмъ рѣдко приближались, по заведенному обычаю, къ рампѣ, съ цѣлью соединенными усиліями и голосами вывести замысловатую трель, протягивая при этомъ другъ къ другу руки, оттягивая ихъ тотчасъ же назадъ, прижимая къ сердцу сначала правую, а потомъ лѣвую руку и во все это время покачиваясь изъ стороны въ сторону. Нѣтъ, напротивъ, тутъ каждый шумѣлъ на собственный рискъ и страхъ; одинъ за другимъ они являлись и выкрикивали свои многообразныя жалобы подъ аккомпанементъ всего громаднаго оркестра. По прошествіи достаточнаго времени, когда уже возможно было надѣяться, что, наконецъ-то, они кое-какъ между собою столковались и сейчасъ перестанутъ такъ неистово скандальничать, на сцену вдругъ ворвался грандіозный хоръ, сплошь составленный изъ бѣсноватыхъ, и тогда, въ теченіе двухъ-трехъ минуть, мнѣ пришлось еще разъ пережить тѣ мученія, которыя я уже испыталъ однажды во время пожара убѣжища для умалишенныхъ въ NoNo.