Стефан Гейм: Агасфер

С тех пор, с шестого дня и его третьего часа, началось наше падение: все мы, Люцифер, я и остальные, летим, ибо Господь во гневе Своем сбросил нас со Своей десницы, в которой мы были собраны. Адама же Он вознес в рай на огненной колеснице, а ангелы восхваляли его, серафимы славили, херувимы благословляли.

Он еще пожалеет, сказал Люцифер, ибо тому, кто от нас отвернется, рано или поздно будет худо. Ему необходимо несогласие, как свету нужна тьма. А покуда я пребуду в преисподней, в Геенне, куда все когда-нибудь сами придут ко мне; всему свой срок, и что сотворено из праха, снова обратится в прах, ибо ничто не вечно.

Тут он, раскинув руки в полете, почти с нежностью коснулся меня.

А все же, сказал я, мне жаль тех трудов, ведь было столько надежд. Как прекрасен был мир! Как прекрасен человек!

Опять ты за свое, сказал Люцифер. Тебя прогоняют, а ты жалеешь Его и Его труды.

Все можно поправить, сказал я.

Это слишком утомительно, сказал он.

На этом мы расстались, он пошел своим путем, а я, Агасфер, что означает Возлюбленный, своим.

в которой Эйцен узнает для себя на лейпцигском постоялом дворе «Лебедь» немало нового, а кроме того, встречает попутчика, с которым не расстанется до самой смерти.

Когда встречаются два человека, из которых один сразу же понимает, что это событие повлияет на всю его жизнь или, по крайней мере, на значительную ее часть, а второй также чувствует, что новый знакомый сыграет для него немаловажную роль, то в подобной встрече поневоле чудится нечто сверхъестественное.

А ведь при этом вряд ли кто-либо взялся бы утверждать, будто Паулус фон Эйцен, молодой человек, направлявшийся в Виттенберг и остановившийся по пути в лейпцигской гостинице «Лебедь», производит впечатление натуры чуткой или тонкой. Скорее, наоборот. Несмотря на нежный пушок на щеках, есть в нем уже какая-то сухость, словно он никогда и не мечтал ни о чем таком, что обычно занимает нас даже в зрелые годы. Поэтому когда в общую залу вошел незнакомец, то его появление прервало отнюдь не возвышенные размышления или поэтические картины, витавшие в голове Паулуса фон Эйцена, а весьма трезвые подсчеты, какая часть наследства может достаться ему от проживавшей в Аугсбурге тетки, которую он навещал по наказу отца, гамбургского купца Рейнхарда фон Эйцена, торговля сукном и шерстью.

Незнакомец огляделся в душной, пропахшей потом и чесноком зале, где над постояльцами висел монотонный шум разговоров, похожий на рокот водопада, только не такой приятный для слуха. Прихрамывая, он подошел к Эйцену и сказал: «Желаю здравствовать, господин студиозус! Позвольте к вам присоединиться»,– после чего придвинул к себе табуретку и сел рядом.

Эйцен, насторожившись и глянув украдкой на свой поясной кошель, сразу догадался, что от этого человека быстро не отвяжешься, а потому слегка отодвинулся в сторону и сказал, тем более что незнакомец верно назвал его «студиозусом»: «Кажется, мы знакомы?»

«У меня такое лицо, что все полагают, будто где-то меня уже видели, – ответствовал незнакомец, – самое заурядное лицо: нос, два глаза, и два уха, да рот с зубами, не очень, впрочем, хорошими, да черная бородка». Говоря это, он раздувал ноздри, кривил губы, скалил зубы, один-два из которых были черными, подмигивал, пощипывал то мочку уха, то бородку, а кроме того, посмеивался, только улыбка у него была какая-то особенная, совсем не веселая.

Разглядывая гримасничающее лицо собеседника, его странно искривленную спину и уродливую ногу, юноша Эйцен подумал, что вряд ли встречал раньше этого человека, ведь такую внешность не забудешь, она непременно останется в памяти; впрочем, существует же явление, которое французы называют deja vu; и вновь он почувствовал немалое беспокойство, когда незнакомец неожиданно сказал: «Насколько я вижу, вы направляетесь в Виттенберг, так что нам по пути, ибо я тоже еду туда».

«Как вы догадались? – удивился Эйцен. – Через Лейпциг проходит много народу, и многие останавливаются в „Лебеде“, а потом разъезжаются кто куда».

«У меня глаз наметанный, – ответил незнакомец. – Люди часто удивляются моей проницательности, но никаких чудес тут нет, просто житейский опыт, молодой человек, большой житейский опыт». Здесь он снова засмеялся своим особенным смехом.

«Моя тетка дала мне рекомендательное письмо магистру Меланхтону, – сказал Эйцен, которого что-то подмывало на откровенность с незнакомцем. – В прошлом году магистр Меланхтон гостил в Аугсбурге, тетка принимала его у себя и потчевала; шесть блюд ему подали, и он все съел, хотя тетка говорит, что он человек тощий, даже непонятно, куда столько влезло – шесть блюд, да еще на сладкое пирог с яблоками».