Франц Кафка - Процесс

— Иду, — сказал К., запихнул в карман словарик, сунул под мышку альбом городских достопримечательностей, приготовленный в подарок приезжему, и через кабинет заместителя директора направился в директорскую приемную.

Это было очень удачно, что он так рано пришел на работу и может теперь явиться по первому требованию, чего, по-видимому, никто на самом деле от него не ждал. Кабинет заместителя директора, естественно, был пуст, словно была еще глубокая ночь; скорей всего, экспедитор должен был вызвать в приемную и его тоже, но эта попытка не увенчалась успехом. Когда К. вошел в приемную, из глубоких кресел поднялись два господина. Директор дружески улыбнулся, он явно был очень обрадован появлением К. и немедленно представил его. Итальянец крепко пожал К. руку и, улыбаясь, назвал кого-то ранней пташкой. К. не совсем понял, кого он имеет в виду, к тому же это было своеобразное выражение, смысл которого К. угадал лишь с некоторым опозданием. Он ответил несколькими обтекаемыми фразами, на которые итальянец тоже ответил улыбкой и при этом несколько раз нервно пригладил пальцами свои густые сизые усы. Эти усы явно были надушены, К. даже почти сделал попытку приблизиться и понюхать. Все уселись, началась маленькая вводная беседа, и К., испытывая страшную неловкость, обнаружил, что в речи итальянца понимает только отдельные слова. Когда тот говорил совершенно спокойно, К. понимал почти все, но это были лишь редкие исключения, а по большей части речь итальянца лилась потоком, и он, словно наслаждаясь этим, еще потряхивал головой. Но кроме того, к этим излияниям у него постоянно примешивался какой-то диалект, в котором для К. не было уже ничего итальянского, тогда как директор не только понимал этот язык, но и говорил на нем, что, впрочем, К. мог предвидеть, поскольку итальянец был родом из Южной Италии, а директор там провел несколько лет. Как бы то ни было, К. понял, что для него возможность договориться с итальянцем более чем сомнительна, поскольку и его французский тоже было нелегко понять, к тому же его усы скрывали движения губ, которые могли бы помочь достижению взаимопонимания. К. уже предвидел многочисленные затруднения, но пока что оставил попытки понять итальянца — в присутствии директора, который так легко все понимал, это были ненужные усилия — и ограничился угрюмым созерцанием того, как глубоко и в то же время вольготно итальянец уселся в кресле, как он время от времени обдергивает свой короткий, вызывающе скроенный сюртучок и как он вдруг, вскинув легко изгибающиеся в суставах руки, пытается что-то изобразить, чего К. не мог понять, [18] Вычеркнуто автором: …и что, по крайней мере на первый взгляд — и не зная, о чем он говорил, — можно было принять за падение воды в каком-нибудь фонтане. хотя, весь подавшись вперед, не сводил глаз с его рук. В конце концов у К., не имевшего иных занятий, кроме механического слежения взглядом за обменом репликами, вновь дало о себе знать прежнее утомление, и он, к собственному своему испугу, но, к счастью, еще вовремя, поймал себя на том, что, в рассеянности, собирался сейчас встать, повернуться и уйти отсюда. Наконец итальянец взглянул на часы и вскочил. Попрощавшись с директором, он устремился к К., причем подлетел так близко, что К. вынужден был отодвинуться вместе с креслом, иначе просто не смог бы встать. Директор, очевидно, понявший по глазам К., какие затруднения К. испытывает в общении с итальянцем, включился в разговор, причем настолько умно и тактично, что выглядело это так, как будто он просто прибавляет от себя маленькие рекомендации, тогда как в действительности он в самой краткой форме пересказывал К. все то, что этот неутомимо его перебивавший итальянец теперь говорил. К. узнал, таким образом, что итальянец должен сейчас заняться еще некоторыми делами, что и вообще в его распоряжении будет совсем немного времени и он ни в коем случае не намерен в спешке обегать все достопримечательности, что, напротив, он предполагает — разумеется, только при условии, что К. будет на это согласен, решение остается целиком за К. — осмотреть только собор, но зато основательно. Он будет необычайно рад возможности произвести этот осмотр в сопровождении столь просвещенного и любезного человека (подразумевался К., который все это время был занят только тем, что пропускал речи итальянца мимо ушей, а теперь старался схватить на лету слова директора), и он просит его, — если это время ему удобно, — через два часа, то есть примерно в десять часов появиться в соборе. Сам он надеется, что он уже определенно сможет прийти туда к этому времени. К. ответил что-то подобающее, итальянец пожал руку сначала директору, затем К., затем еще раз директору и в сопровождении их обоих, уже лишь вполоборота к ним, но все еще не переставая говорить, направился к двери. К. потом еще немного пробыл у директора, который в этот день имел особенно болезненный вид. Он полагал, что должен как-то извиниться перед К., и сказал (они стояли так близко, что можно было говорить шепотом), что сначала собирался пойти с итальянцем сам, но потом решил — он не указал более определенной причины, — что лучше послать К. Если К. не сможет сразу с первых слов понять итальянца, он не должен смущаться, понимание придет очень скоро, а если он даже многого и не поймет, то и это не так страшно, потому что для итальянца не слишком важно, понимают его или нет. Впрочем, итальянский К. поразительно хорош, и нет сомнений, что они прекрасно найдут с итальянцем общий язык. С этим К. и ушел. Оставшееся у него время он провел, выписывая из словаря редкие слова, которые должны были ему понадобиться для проведения экскурсии по собору. Это была чрезвычайно изнурительная работа; секретари приносили почту, чиновники приходили со всякими вопросами и, увидев, что К. занят, останавливались в дверях, но не уходили, и К. вынужден был их выслушивать, заместитель директора, не упуская случая помешать К., то и дело заходил, брал у него из рук словарь и явно без толку листал его, и даже клиенты, когда раскрывалась дверь, начинали маячить в полутьме приемной и неопределенно кланяться: они пытались обратить на себя внимание, но не были уверены, видят ли их, — все это вращалось вокруг К., словно вокруг центра притяжения, в то время как сам он подбирал нужные слова, потом отыскивал их в словаре, потом выписывал их, потом тренировался в их произнесении и, наконец, старался заучить их наизусть. Но его прежде хорошая память, кажется, совершенно изменила ему, иногда его охватывала такая злость на итальянца, который был причиной этих его трудностей, что он закапывал словарь под горой бумаг с твердым намерением больше не готовиться, но потом понимал, что он все-таки не может молча переходить с итальянцем в соборе от одного произведения искусства к другому, и с еще большей злостью снова откапывал словарь.