Франц Кафка - Замок

— Я, может быть, завтра зайду к вам, — сказал К., — ты только сначала приходи с ответом. Я буду ждать тебя в школе. И передай от меня привет твоим сестрам.

Обещание К., кажется, очень обрадовало Барнабаса, и после прощального рукопожатия он к тому же еще слегка прикоснулся к плечу К. И словно все теперь снова было как тогда, когда Барнабас вошел, сверкая курткой, в залу с крестьянами, К. принял это прикосновение — усмехаясь, разумеется, — как какую-то награду. Смягчившись, он на обратном пути позволял помощникам вытворять все, что они хотели.

Домой добрался он совсем замерзшим, везде было темно, свечи в фонарях выгорели; двигаясь ощупью вслед за помощниками, которые здесь уже ориентировались, он попал в какое-то школьное помещение.

— Первое ваше дело, достойное похвалы, — сказал он, вспомнив письмо Кламма.

Еще не проснувшись, из какого-то угла закричала Фрида:

— Дайте же К. поспать! Не мешайте ему! — настолько занимал К. ее мысли даже несмотря на то, что она, побежденная сном, не могла его дождаться.

Наконец зажгли свет, впрочем, фитиль лампы нельзя было особенно выкрутить, так как в ней было очень мало керосина. В молодом хозяйстве еще многого недоставало. Печь хотя и затапливали, но большая комната, которую использовали и для занятий физкультурой (кругом стояли и свисали с потолка спортивные снаряды), уже поглотила все запасенные дрова; как уверяли К., она было уже очень славно нагрелась, но, к сожалению, снова совсем выстудилась. Имелся, правда, большой запас дров в сарае, но сарай этот был заперт, и ключ был у учителя, который позволял брать дрова только чтобы топить в часы занятий. Это можно было бы пережить, укрывшись в кроватях, если бы они были, но в этом смысле не было ничего, кроме единственного соломенного тюфяка, с похвальной аккуратностью покрытого шерстяным платком Фриды, но — без перины и лишь с двумя грубыми, жесткими одеялами, которые навряд ли грели. И даже на этот жалкий соломенный тюфяк помощники поглядывали с вожделением, но надежды на то, что им когда-нибудь разрешат на него улечься, у них, конечно, не было. Фрида со страхом смотрела на К.; то, что она умеет даже самую жалкую комнату сделать пригодной для жилья, она вполне доказала в предмостном трактире, но здесь вот так, совсем без всяких средств, она уже ничего не могла сделать.

— Единственное украшение нашей комнаты — эти спортивные снаряды, — вымученно улыбаясь сквозь слезы, сказала она.

Но относительно самых больших недостатков: неудовлетворительного отопления и условий для сна — она определенно обещала улучшений уже на следующий день и просила К. потерпеть только до завтра. И ни слова, ни намека, ни гримасы, по которым можно было бы заключить, что в душе ее гнездится хотя бы малейшая досада на К., несмотря на то что ведь он (он должен был сказать себе это) вырвал ее не только из господского, но теперь и из предмостного трактира. Поэтому К. постарался все найти сносным, что ему было, впрочем, совсем нетрудно, так как мысленно он шагал вместе с Барнабасом и повторял слово за словом свое послание, но не так, как он передавал его Барнабасу, а так, как, по его расчетам, оно прозвучит для Кламма. Правда, в то же время он и искренне радовался кофе, который Фрида варила ему на спиртовке, и следил, прислонясь к остывшей печке, за ее быстрыми, заученными движениями, которыми она расстилала на кафедре все ту же неизменную белую скатерть, ставила кофейную чашку в цветочках и потом — хлеб, и сало, и даже банку сардин. Наконец все было готово; Фрида тоже еще не ела, ждала К. В комнате было два стула, на них за столом сидели К. и Фрида, у их ног, на ступеньке возвышения, — помощники, но они ни минуты не оставались спокойны и мешали даже во время еды. Хотя они уже вдоволь всего получили и далеко еще с этим не управились, они то и дело привставали, чтобы удостовериться, что на столе еще много всего и они еще могут на что-то рассчитывать. К. ими не интересовался, только смех Фриды заставил его обратить на них внимание. Он ласково накрыл ее руку на столе своей и тихо спросил, почему она им так много прощает, ведь даже их распущенность она принимает дружелюбно. Так от них никогда не отделаешься, в то время как путем в известной степени жесткого — и более соответствующего их поведению — обращения можно было бы или добиться, чтобы они притихли, или — что еще вероятнее и было бы еще лучше — настолько отравить им существование, что они в конце концов сбежали бы. Ведь, судя по всему, пребывание здесь, в этой школе, будет не особенно приятным (ну оно ведь и не продлится долго), но все эти неудобства были бы почти незаметны, если бы тут не было помощников и они остались бы вдвоем в тихом доме. И разве она не замечает, что помощники становятся день ото дня наглее, как будто им придает смелости уже само присутствие Фриды и надежда на то, что при ней К. не станет обращаться с ними так сурово, как бы он хотел. Впрочем, может быть, есть какое-нибудь совсем простое средство немедленно, без всяких хлопот от них отделаться, может быть, Фрида даже знает такое средство, ведь она так хорошо разбирается в здешних отношениях. Да и самим помощникам, скорей всего, только оказали бы услугу, если бы их как-нибудь прогнали, потому что ведь живут они здесь не бог весть как роскошно, и даже то безделье, которым они до сих пор упивались, теперь, по крайней мере, частично прекратится, потому что им-таки придется поработать: Фриде после всех волнений этих последних дней надо себя поберечь, а он, К., будет занят поисками выхода из их затруднительного положения. Однако если помощники уберутся, то он почувствует от этого такое облегчение, что легко сумеет выполнить сам и работу школьного сторожа, и все остальное.