Владислав Реймонт - Земля обетованная

— Эх, Кениг, ты мой друг, но я с грустью вижу, что ты все больше глупеешь. Все твои мозги в брюхо ушли. Право, я за тебя боюсь. Господа, он столько жрет, что скоро ему собственной кожи не хватит, он в ней не уместится, ха, ха!

Грянул общий хохот, но Кениг не отозвался — он пил пиво и тупо смотрел на лампы, сидел он без сюртука, с расстегнутым воротом сорочки.

— Итак, доктор, вернемся к женщинам, — обратился Фелюсь к соседу, который, уткнувшись подбородком в грудь, непрерывно и невозмутимо крутил светлые усики, ежеминутно отряхивал полы сюртука и засовывал и рукава не слишком чистые манжеты.

— Ну что ж, вопрос очень важный, хотя бы с социально-психологической точки зрения.

— Никакой это не вопрос. Знаете вы хоть одну порядочную женщину?

— Пан Феликс, вы просто пьяны, что вы несете! Я вам тут, в Лодзи, покажу сотни в высшей степени достойных, почтенных, разумных женщин! — вскричал доктор, пробудившийся от своей апатии, чуть не подпрыгивая на стуле и с невероятной быстротой отряхивал сюртук.

— Наверно, это ваши пациентки, потому вы их и хвалите.

— С социально-психологической точки зрения то, что вы говорите, это…

— С любой точки это правда, четырежды правда. Вот докажите, что это не так.

— Но я ведь вам уже сказал.

— Это слова, только слова, мне нужны факты! Я реалист, пан Высоцкий, я позитивист. Барышня, кофе и шартрез!

— Хорошо, хорошо! Сейчас приведу факты: пани Боровская, Амзель, Бибрих. Что скажете?

— Ха, ха, ха, называйте еще, мне, право, весело вас слушать.

— Нет, вы не смейтесь, они все — порядочные женщины, — запальчиво кричал доктор.

— Откуда вам это известно, вы их что, на комиссию брали? — с циничной ухмылкой спросил Фелюсь.

— Я еще не назвал самых достойных, таких, как пани Цукер, пани Волькман.

— Эти не считаются. Одну муж держит под замком, а другой некогда на свет Божий выглянуть, каждые три года четверо детей.

— А пани Кештер, она вам что, не образец? А пани Гросглик не пример? Ну, что скажете?

— Ничего не скажу.

— Вот видите, — обрадованно вскричал доктор, подкручивая усики.

— Я реалист и потому ничего не скажу — только некрасивые женщины в счет не идут, это такой негодный товар, что его даже Леон Кон не возьмет на комиссию, а он-то все берет.

— А я их беру в расчет и ставлю в первый ряд. У них, кроме обычной, природной порядочности, есть еще этика.

— Этика? Это что за товар? Кто им занимается? — вскричал Фишбин, заливаясь смехом.

— Фелюсь, хохма на все сто процентов! — крикнул ему через стол Леон Кон, хлопая в ладоши.

Доктор ничего не ответил, он пил горячий кофе, который ему налил Феликс, и все крутил усики, отряхивал сюртук да засовывал манжеты в рукава. Внезапно он обратился к сидевшему рядом соседу, который в молчании усердно выпивал и ежеминутно протирал очки красным фуляром.

— А ты, адвокат, такого же мнения о женщинах, как пан Феликс?

— Пхе, да это… видите ли, уважаемый… как бы это выразить… гм… — И, махнув рукой, он отхлебнул пива, зажег гаснувшую папиросу и стал разглядывать огонек спички.

— Я спрашиваю вас: что вы думаете о женщинах? — наступал доктор, готовясь к новой схватке за женскую честь.

— А я ничего не думаю, уважаемый, я пью пиво, — надменно махнул рукою адвокат и всем лицом уткнулся в кружку со свежим пивом, которую поставила перед ним кельнерша.

Он долго пил, а потом выжимал белую пену из редких усов, свисавших на губы, будто рыжеватая соломенная стреха.

— Нет, вы мне покажите порядочную женщину, и я ей пошлю шелк от Шмидта и Фитце, шляпу от мадам Гюстав и небольшой чек на какой-нибудь банк за подписью Гросглика, а потом расскажу вам о ней немало любопытного, — снова принялся за свое Феликс.

— Вы это можете рассказывать в Балутах, там, пожалуй, вам поверят и оценят ваше мнение, но мы-то вас, пан Феликс, знаем.

— И вы, пан редактор, со своей шпулькой сюда же?

— Потому как вы вздор несете, просто уши вянут, — ответил кто-то вместо редактора, который с досады отправился в буфет.

— Кузен, не спи! — закричал Бум-Бум.

— Zeit ist Geld! Чей счет? — пробормотал кузен, ударяя кружкой по столу, и попытался поднести ее ко рту, но не донес — кружка выпала из его руки, покатилась по полу, пиво разлилось, а он, ничего не сознавая, повернулся в кресле боком, прикрыл лицо салфеткой и продолжал спать.

— Чего бы ты, красавица, хотела? Ну, скажи, малютка! — шептал Леон Кон, стараясь поцеловать вырывавшуюся из его рук кельнершу.

— Оставьте меня в покое, пустите меня! — И она энергично дернулась прочь.