Джордж Элиот - Сайлес Марнер

— Эппи, дитя мое, говори! Я не стану мешать твоему счастью. Поблагодари мистера и миссис Кесс.

Эппи сняла руку с плеча отца и шагнула вперед. Ее щеки пылали, но на этот раз не от робости: сознание, что отец борется с собой и страдает, заставило ее отбросить застенчивость. Она низко присела сначала перед миссис Кесс, потом перед мистером Кессом и сказала:

— Благодарю вас, мэм, благодарю вас, сэр, но я не покину отца, и никто не будет мне ближе его. Я не хочу стать леди, но все-таки большое вам спасибо, — Эппи еще раз присела. — Я не могу расстаться с людьми, к которым привыкла.

При последних словах губы Эппи задрожали. Она возвратилась к отцу и вновь обняла его, а Сайлес, подавив рыдание, схватил ее руку.

В глазах Нэнси стояли слезы, но вместе с участием к Эппи она, естественно, испытывала и горечь за мужа. Она не осмеливалась заговорить, не зная, что происходит сейчас в его душе.

Годфри испытывал раздражение, охватывающее всех нас, когда мы встречаем на пути неожиданное препятствие. Он пришел, полный раскаяния и решимости исправить ошибку, насколько это еще допускало время. Овладевшие им чувства требовали, чтобы он шел по заранее намеченному пути, который считал единственно правильным. Поэтому он не мог глубоко понять и одобрить чужие чувства, которые шли вразрез с его благими намерениями.

— Но я имею право на тебя, Эппи, самое священное из всех прав! — заявил он, и в голосе его, кроме волнения, слышался гнев. — Я обязан взять Эппи и обеспечить ее, Марнер! Она моя родная дочь, ее мать была моей женой. Я имею полное право на нее, и это право выше всех остальных.

Эппи вздрогнула и страшно побледнела. Но Сайлес, отбросивший свое главное опасение, что его желания могут пойти во вред Эппи, напротив, почувствовал, как в нем растет дух сопротивления отца, охраняющего свое детище.

— В таком случае, сэр, — ответил он с горечью, которая молчала в нем с того памятного дня, когда погибли его юношеские мечты, — в таком случае, сэр, почему же вы не заявили об этом шестнадцать лет назад? Почему вы не пришли за ней, пока я еще не успел полюбить ее, вместо того чтобы отнимать ее у меня сейчас, когда это все равно что вырвать сердце из моей груди? Бог дал ее мне, потому что вы отвернулись от нее, и он видит в ней мою дочь. У вас нет прав на нее! Когда человек отвергает благословение божье, это благословение достается тем, кто готов принять его.

— Это верно, Марнер. Я был неправ. Я раскаиваюсь в своем поведении, — сказал Годфри, который не мог не чувствовать справедливости слов Сайлеса.

— Рад это слышать, сэр, — ответил Марнер с еще большим волнением, — но раскаяние не меняет того, что продолжалось шестнадцать лет. Вот вы пришли сейчас и говорите: «Я ее отец». Но это не меняет наших чувств. Меня она зовет отцом с тех пор, как научилась произносить это слово.

— Я надеюсь, вы посмотрите на это более благоразумно, Марнер, — сказал Годфри, невольно смущенный неумолимой правдой слов ткача. — Ведь мы не собираемся забрать ее от вас совсем, с тем чтобы вы ее никогда больше не видели. Она останется рядом с вами и будет часто приходить к вам. Ее чувства к вам нисколько не изменятся.

— Не изменятся? — еще более возмутился Марнер. — Как они могут не измениться? Теперь мы едим одну и ту же пищу, пьем из одной чашки и думаем об одних и тех же вещах. Не изменятся! Пустой разговор! Это будет нам нож в сердце!

Годфри, по своему ограниченному житейскому опыту не способный понять всю глубину простых слов Марнера, снова рассердился. Ему казалось, что ткач просто эгоист (суждение, частое у тех, кто никогда не испытал своей собственной готовности к самопожертвованию), который противится настоящему благу Эппи. Он решил, что должен ради нее отстаивать свои права.

— Я думал, Марнер, — сурово сказал он, — я думал, ваша любовь к Эппи заставит вас радоваться, что на ее долю выпало такое счастье, и надеялся, что вы сумеете ради нее пойти на некоторые жертвы. Вы должны были бы помнить, что жизнь ваша не вечна и что сейчас Эппи находится в том возрасте, когда судьба ее может сложиться совсем иначе, чем в отцовском доме. Она может выйти замуж за простого рабочего, и тогда я никак не мог бы обеспечить ей полный достаток. Вы стоите на ее пути к благополучию, и хотя мне жаль причинять вам боль после того, что вы сделали для Эппи, а я только должен был сделать, все же я обязан настаивать на том, чтобы самому позаботиться о родной дочери. Я хочу выполнить свой долг.

Трудно сказать, кто был более потрясен этими словами Годфри: Сайлес или Эппи. Мысль усиленно работала в голове Эппи, когда она прислушивалась к спору между ее старым любимым отцом и этим новым, чуждым ей, который внезапно появился, чтобы занять место туманного призрака, надевшего кольцо на палец ее матери. Ее воображение умчалось назад в догадках о прошлом и вперед в догадках о том, что означает это вдруг обнаружившееся отцовство. В последней речи Годфри она уловила слова, которые дали ей ясно понять, что ее ждет. Однако не мысли о прошлом и будущем определили ее решение. Его определили те чувства, которые трепетали в каждом слове, произнесенном Сайлесом. Но слова Годфри, помимо этих чувств, вызвали в ней сознание неприемлемости того, что ей предлагали, и неприязнь к новому отцу.