Марк Твен - Том Соуер за границей

Находятся здѣсь и храмы, только народъ не смыслитъ здѣсь соблюдать воскресенья: эти люди празднуютъ пятницу, а день воскресный не уважаютъ. При входѣ въ храмъ надо снимать обувь. Сидѣло тамъ на каменномъ полу множество мужчинъ и дѣтей кучками; всѣ они страшно галдѣли: это они учили свои уроки наизусть. Томъ говорилъ, что они зубрятъ Коранъ, который у нихъ вмѣсто Библіи; разумѣется, кто поумнѣе, тотъ не поддается на этотъ обманъ. Но я въ жизни не видывалъ такихъ высокихъ храмовъ. Этотъ былъ страшно высокъ: голова кружилась, если смотрѣть на его верхъ. Наша сельская церковь совсѣмъ пустякъ передъ нимъ; если ее поставить внутри этого храма, она покажется только коробкою съ сухимъ печеньемъ.

Мнѣ особенно хотѣлось повидать какого-нибудь дервиша; дервиши очень занимали меня вслѣдствіе той штуки, которую съигралъ одинъ изъ нихъ съ верблюдовожатымъ. Мы нашли цѣлую кучу ихъ въ какомъ-то зданіи вродѣ церкви; называли они себя «вертящимися дервишами», и вертѣлись дѣйствительно. Ничего подобнаго я не видывалъ. На нихъ были шапки, похожія на сахарныя головы, и холщевыя юбки. Они начали кружиться, кружиться, кружиться, точно волчки, а юбки ихъ раздувались пузыремъ и выходило это красиво, но я совсѣмъ одурѣлъ, смотря на нихъ. Томъ сказывалъ, что всѣ они мусульмане, а когда я его спросилъ, что такое мусульманинъ, онъ отвѣтилъ, что это всѣ тѣ, которые не пресвитеріане. Стало быть, ихъ много въ Миссури, а я этого и не подозрѣвалъ.

Мы не успѣли пересмотрѣть и половины всего въ Каирѣ, потому что Тому не терпѣлось поспѣть въ въ другія мѣста, прославившіяся въ исторіи. Намъ потребовалось много труда, чтобы отыскать ту житницу, въ которую Іосифъ собралъ хлѣбъ передъ наступленіемъ голода, а когда мы наткнулись, наконецъ, на нее, то она оказалась такою, никуда не годной, старой развалиной, что не стоило и смотрѣть; но Томъ болѣе шумѣлъ по ея поводу, чѣмъ сталъ бы я, случись мнѣ напороть ногу на гвоздь. Я не могъ и понять хорошенько, какъ онъ отыскалъ это мѣсто. Мы миновали штукъ сорокъ подобныхъ лачугъ, прежде чѣмъ напали на эту, и каждая изъ нихъ была бы столько же пригодна, по мнѣ, но онъ могъ остановиться только на этой. Я не встрѣчалъ ни у кого такой способности, какъ у Тома: лишь только онъ запримѣтилъ «настоящую» изъ этихъ развалинъ, онъ тотчасъ же призналъ ее, какъ я призналъ бы свою вторую рубашку, будь она у меня; но почему онъ ее распозналъ, онъ не могъ этого объяснить, какъ не могъ летать, напримѣръ; онъ самъ такъ выразился.

Потомъ мы долго еще розыскивали домъ, въ которомъ жилъ мальчикъ, научившій кадія различать старыя оливки отъ новыхъ; это было тоже изъ «Тысячи и одной ночи», и Томъ обѣщалъ разсказать это намъ съ Джимомъ, когда найдетъ къ тому время. Ну, рыскали мы, рыскали до того, что я чуть съ ногъ не валился; я просилъ Тома отложить это до слѣдующаго дня и найти тогда кого нибудь знающаго городъ и говорящаго по миссурійски; такой человѣкъ могъ провести насъ прямо къ мѣсту; но Томъ не хотѣлъ, ему надо было непремѣнно найти самому, иначе все было ему не въпрокъ. И дошли мы опять. Наконецъ, произошло нѣчто неслыханное! Домъ этотъ былъ уничтоженъ, — уничтоженъ сотни лѣтъ тому назадъ, не осталось отъ него ровнехонько ничего, кромѣ одного заплѣсневѣвшаго кирпича. Повѣритъ-ли кто, что какой-нибудь мальчишка изъ миссурійскаго захолустья, не бывавшій въ Каирѣ никогда прежде, могъ розыскать требуемое мѣстечко и найти этотъ кирпичъ? А Томъ Соуеръ совершилъ это. Я знаю, что совершилъ, потому что самъ я это видѣлъ: я стоялъ совсѣмъ рядомъ съ нимъ и увидалъ, какъ онъ запримѣтилъ кирпичъ и какъ онъ его узналъ. Теперь я спрашиваю себя: что руководило имъ? Знаніе или инстинктъ?

Я представляю факты какъ они были; каждый можетъ истолковывать ихъ по своему; самъ я много раздумывалъ надъ этимъ и пришелъ къ тому выводу, что во многомъ дѣйствуетъ тутъ знаніе, но главная доля принадлежитъ инстинкту. И вотъ почему Томъ спряталъ этотъ кирпичъ себѣ въ карманъ, съ тѣмъ, чтобы помѣстить его въ какой-нибудь музей, когда мы вернемся домой, причемъ на кирпичѣ онъ помѣтитъ свое имя съ описаніемъ самой находки; я вытащилъ у него этотъ кирпичъ и подмѣнилъ его другимъ, похожимъ, и онъ не замѣтилъ различія, — а вѣдь было же различіе, какъ вы сами видите. Я думаю, что этимъ и разрѣшается вопросъ: суть тутъ въ инстинктѣ, а не въ знаніи. Инстинктъ указалъ Тому настоящее мѣсто нахожденія кирпича и онъ узналъ его по этому мѣсту, а не по самому его виду. Будь это знаніе, а не инстинктъ, Томъ распозналъ бы, что это не тотъ кирпичъ, когда взглянулъ на него снова; а онъ и не догадался. Изъ этого слѣдуетъ, что при всей похвальбѣ на счетъ превосходной силы знанія инстинктъ въ сорокъ разъ выше его по своей дѣйствительной непогрѣшимости. Джимъ того же мнѣнія.