Эрнст Юнгер - Африканские игры

Другим ефрейтором был молодой француз по имени Мелан — приветливый и образованный юноша из хорошей семьи, избравший эту необычную африканскую службу, потому что ему наскучила гарнизонная жизнь. Не уступая Полюсу в усердии, он любил жить смеясь, ценил разговоры на интересные для всех темы. Свои распоряжения он отдавал с такой изысканной вежливостью, что невозможно было их не выполнить. Он прекрасно знал, как по уставу должен держаться, и это придавало его движениям некоторую игривость; простой солдатский мундир, такой же, как у других, на нем смотрелся, словно костюм денди. Он — как солнце — уже одним своим появлением способствовал восстановлению порядка и был в этом зале, возможно, единственным человеком, который казался совершенно понятным. От него можно было ждать, что в минуту опасности он найдет такие же прекрасные фразы, какие мы читаем у Ксенофонта.

На половине Полюса господствовал северный ветер, на половине Мелана — солнечный свет. Этих двоих было вполне достаточно, чтобы держать в узде собравшуюся здесь разношерстную и ненадежную публику. Ответственный же за зал в целом, капрал Давид, был молодым человеком с приятной внешностью, которого все это мало заботило. Как только его служебный день заканчивался, он отдавал несколько беглых распоряжений и потом, напевая «Au clair de la lune…» [24] «При свете луны…» ( франц.) — французская детская песенка. , спешил в злачные кварталы, чтобы пуститься в любовные похождения. Возвращался он лишь под утро, нередко выпивши, и тогда пытался корчить из себя большого начальника — выкаблучивался , как говорят. Это могло бы плохо закончиться, если бы не вмешательства Мелана, который один мог на него повлиять.

Койка, выделенная мне Полюсом, была второй от окна; соседнюю занимал маленький толстый итальянец, Массари, с которым я объяснялся знаками. Он вырос сиротой в бараках Санта-Лючии, и здесь ему, похоже, нравилось не меньше, чем в любом другом месте. Плебей по рождению и по расе, он чувствовал себя наиболее комфортно, когда находился в зависимом положении; стоило ему увидеть какого-то начальника, и Массари уже не сводил с него глаз — уподоблялся спутнику, вращающемуся вокруг планеты. Он не умел распорядиться свободным временем: просто сидел на кровати, поджав ноги, и курил или жевал зеленый лук. Его характерным качеством была бережливость, он учитывал даже доли пфеннига. Будучи заядлым курильщиком, он не тратился на табак: предпочитал выходить во двор и подбирать там чинарики — выброшенные окурки, которые потом тщательно потрошил и набивал черными ошметками свою маленькую обугленную трубку. Узнав о его скупости и услужливости, я научился использовать эти качества.

С другой стороны от меня лежал Франци — молодой венец, которого я сначала понимал едва ли лучше, чем неаполитанца. Парень говорил на диалекте самых захолустных предместий. Он был учеником пекаря и еще сохранял особенные черты, которыми наделяет это ремесло: лицо, бледное от ночной работы в запорошенных мукой подвалах; усталую томность, взращенную в теплой пекарне; рано созревшую чувственность, от которой само тело меняется, как разбухающее дрожжевое тесто. А еще он любил сладости и уже испортил ими зубы. В первое же утро он попросил меня принести ему из столовой кофе, которое любил пить в постели. Он мне понравился, и я завоевал его расположение большой коробкой сладких арабских конфет, которую как-то вечером принес ему из города.

Когда Полюс гасил свет, мы с Франци начинали шепотом болтать через проход шириной в две ладони, разделявший наши кровати, и вскоре я уже знал обо всем, что его занимало. Чаще всего он упоминал имя некоей Стефании — девушки, с которой имел любовные отношения, о каких можно каждое утро прочитать в бульварных газетах. Мне подобные заботы были еще чужды, и я лишь диву давался, когда он во всех подробностях расписывал мне муки ревности: я не понимал, как можно находиться близ такого обжигающего огня и не попытаться сбежать от него как можно скорее. Дело закончилось тем, что Стефания изменила ему и пошла на танцы с другим. Франци красочно обрисовал, как он внизу, в большом танцевальном заведении, напивался для мстительной храбрости, в то время как с верхнего этажа, где Стефания танцевала с его соперником, доносились и причиняли ему неизъяснимые муки веселые мелодии все новых и новых вальсов. Наконец в полночь, как раз когда объявили белый танец, он появился в танцевальном зале с заряженным револьвером и начал палить так, что гости повыскакивали из окон, а оркестранты заползли под подиум. Потом, еще до прибытия полиции, он смотался, кутил какое-то время в сомнительных заведениях и в конечном счете дал деру через Альпы.