Габриэле д'Аннунцио - Том 4. Торжество смерти. Новеллы

— Но как? Как?.. — спросил он.

Затем поднялся на несколько ступеней, бормоча чуть слышно:

— Но как? Как…

— Что мне сказать вам, дон Джиова?.. Уехала!

— Но как?

— Право, не знаю, дон Джиова.

И Роза сделала несколько шагов по лестничной площадке, направляясь к двери покинутой квартиры. Это была худощавая женщина, с рыжеватыми волосами, ее лицо было покрыто веснушками. В ее больших серых глазах была какая-то особенная живость. Часть лица, между носом и губами, сильно выдавалась, придавая нижней его части сходство с обезьяньей мордой.

Дон Джиованни толкнул полуоткрытую дверь и вошел в первую комнату, затем во вторую и третью, быстро обежал всю квартиру и остановился в маленькой ванной. Необычная тишина почти пугала его, страшная грусть охватила его душу.

— Правда! Правда!.. — бормотал он, растерянно озираясь.

Мебель в ванной комнате стояла на обычных местах. Лишь на дальнем столике, на котором стояло круглое зеркало, недоставало хрустальных бокальчиков, черепаховых гребней, коробочек, щеточек, словом, всех тех вещиц, которые необходимы женщине, заботящейся о своей красоте. В углу стоял большой цинковый таз, похожий на цитру, в нем искрилась вода, слегка окрашенная розовой эссенцией. Вода издавала тонкий запах, который смешивался с запахом носящейся в воздухе пудры. Что-то чувственное было в этом запахе.

— Роза! Роза! — воскликнул дон Джиованни глухим голосом, чувствуя приступ невыразимого горя.

Женщина снова появилась.

— Расскажи, как это случилось! Куда она уехала? Когда приедет? И почему?.. — допрашивал дон Джиованни, комично и как-то по-детски скривив рот, словно желая удержать слезы или подавить подступавшие к горлу рыдания. Он схватил обе руки Розы и настаивал, чтобы она говорила, чтобы она объяснила ему все.

— Я не знаю, сударь… Сегодня утром она уложила платья в чемодан, велела позвать извозчика Леона и уехала, ничего не сказав. Что вы поделаете? Она вернется.

— Вернется? — протянул дон Джиованни, поднимая на нее глаза, из которых уже готовы были брызнуть слезы. — Она сказала тебе? Ну, говори же!

Он уже не говорил, а бешено кричал, чуть ли не грозил.

— Э-э… на самом-то деле она сказала мне: «Прощай, Роза. Мы больше не увидимся…» Но… разумеется… кто может знать?.. Всякое бывает.

Дон Джиованни при этих словах беспомощно опустился на стул и начал так горько рыдать, что женщина была почти растрогана.

— Дон Джиова… Ну что ж поделаешь?.. Разве нет других женщин на этом свете?.. Как по-вашему, дон Джиова, а?..

Но дон Джиованни не слушал. Он продолжал рыдать, как ребенок, спрятав лицо в переднике Розы Катэны, и все тело его вздрагивало от всхлипываний.

— Нет, нет, нет… Я хочу Виолетту! Хочу Виолетту!..

Роза не могла удержаться от улыбки, видя такое ребячество. Она начала гладить лысый череп дона Джиованни, бормоча слова утешения:

— Я отыщу вам Виолетту, я отыщу вам ее… Шшш… тише! Перестаньте плакать, дон Джиованни. Прохожие могут услышать. Как по-вашему, а?

Ласки и сочувствие Розы мало-помалу оказали свое действие: дон Джиованни перестал плакать и вытер передником глаза.

— Ох, ох, какое горе! — восклицал он, взглянув на цинковый таз, вода которого искрилась отражая солнечные лучи. — Ох, ох, какое горе! Ох!

Он обхватил руками голову и несколько раз покачал ею, как это часто делают посаженные в клетку обезьянки.

— Идите же, дон Джиованни, идите! — уговаривала Роза Катэна, ласково взяв его под руку и подталкивая его к выходу.

Запах в маленькой ванной усиливался. Множество мух с жужжанием кружилось около чашечки с остатком кофе. Отражение воды дрожало на стенах, как тонкая золотая сеть.

— Оставь все на своем месте! — распорядился дон Джиованни, едва сдерживая новый приступ слез, и спустился с лестницы, покачивая головой и размышляя над своей долей. У него были выпуклые красные глаза, какие обычно украшают головы непородистых собак. Его круглое тело, с выдающимся вперед животом, словно было нацеплено на две маленькие ножки, воткнутые в туловище. Лысый череп окаймляли длинные курчавые волосы, которые, казалось, росли не на голове, а на плечах, поднимаясь к затылку и вискам. У него была привычка ежеминутно поправлять растрепанные локоны руками, унизанными кольцами: эти кольца, дорогие и массивные, сверкали на всех пальцах руки, даже на большом; разрез рубашки на груди скрепляла сердоликовая запонка, величиной с ягоду земляники.

Выйдя на озаренную веселыми лучами солнца площадь, он почувствовал новый приступ непреодолимой грусти. Несколько уличных башмачников стояло возле своих стоек, они ели винные ягоды. Скворец в клетке беспрерывно насвистывал гимн Гарибальди, всякий раз начиная сначала с какой-то настойчивой меланхолией.