Габриэле д'Аннунцио - Том 5. Девы скал. Огонь

Но сторож знал только это имя и эту дату.

— Почему привлекает она вас? — спросила Фоскарина. — Я совсем не знаю ее истории.

— Ее конец, последние годы ее жизни в изгнании, после стольких лет страсти и борьбы, окружены необыкновенной поэзией.

И он описал ей эту женщину, пылкую и настойчивую, слабого, доверчивого короля, красавца авантюриста, разделившего ложе королевы, которого разъяренная толпа тащила по мостовой, описал историю этих трех человеческих жизней, связанных судьбой и снесенных с высоты волей Наполеона, точно солома ураганом, описал затем бунт Аранжузца, отречение, изгнание.

— Этот Годои — Князь Мира, как прозвал его король, преданно последовал за своим государем в изгнание; он оставался всегда верен своей царственной возлюбленной, а она — ему. И они жили вместе, под одной кровлей, и никогда Карл не сомневался в добродетели Марии-Луизы и до самой смерти окружал двух любовников своей неизменной лаской. Вообразите себе их пребывание здесь, вообразите их любовь, пережившую такую страшную грозу. Все было разбито и уничтожено, обращено в прах под властью разрушителя. Бонапарт прошел через них, но не мог задушить под развалинами эту уже поседевшую любовь. Верность двух любовников трогает меня не меньше, чем доверчивость доброго короля. Они состарились вместе, вообразите себе. Королева умерла первая, потом король, а фаворит — он был моложе их обоих — он прожил еще несколько лет в скитаниях.

— Это комната императора, — произнес сторож, торжественно распахивая обе половинки дверей.

Глубокая тьма, казалось, наполняла всю виллу дожа Альвиза. Императорские орлы — символ власти — царили в высоте над бледными реликвиями. Но в желтой комнате мрак захватил широкое ложе, проник под балдахин, поддерживаемый четырьмя колоннами с золотым ореолом наверху. Надпись из сокращенных слов, обвитая лаврами, сверкала над изголовьем. И это как бы погребальное ложе удлинялось, отражаясь в потускневшем зеркале между двух статуй Победы с канделябрами в руках.

— Император почивал на этом ложе? — спросил Стелио у сторожа, который показывал ему портрет кондотьера в горностаевой мантии, нелепо увенчанного лаврами, со скипетром в руках, точно в момент помазания его на царство папой Пием VII. — Достоверно ли это?

Он удивлялся, не находя в себе волнения, испытываемого честолюбцами при виде следов героя, не ощущая в себе знакомого ему сильного трепета. Быть может, ум его притупился вследствие запаха плесени, исходящего от материй, ковров и матрацев, или вследствие глухого безмолвия, среди которого великое имя пронеслось беззвучно, тогда как царапанье древесного червя слышалось так настойчиво, что Стелио казалось, будто он сверлит его уши.

Юноша приподнял желтое одеяло, но тотчас же выпустил его из рук, точно заметил под ним подушку, кишащую паразитами.

— Уйдем! Уйдем отсюда! — попросила Фоскарина, смотревшая в окно на парк, где красноватые косые лучи солнца перемежались с серовато-зеленой тенью. — Здесь трудно дышать.

И действительно, воздух был спертый, как в склепе.

— Теперь, — продолжал голос сторожа, — теперь мы пройдем в помещение Максимилиана Австрийского, избравшего опочивальней кабинет Амелии Богарнэ.

Они обошли комнату отделанную в красноватых тонах. Солнце ударяло на алый диван, сверкало фиолетовыми искрами в подвесках хрустальной люстры, зажигало на стене прямые красные полосы. Стелио остановился у порога и обернулся, среди этого кровавого величия воображение рисовало ему задумчивый облик молодого голубоглазого эрцгерцога — габсбургского цветка, заброшенного летним утром на варварскую землю.

— Уйдем! — снова попросила Фоскарина, видя, что он медлит.

Она почти бежала по обширным залам, расписанным фресками Тьеполо, и решетка из коринфской бронзы, захлопнувшись за ней, издала ясный звон, словно звон колокольчика, гулко и протяжно прозвучавший в пустых сводах. Она бежала, охваченная ужасом, как будто дворец должен был обрушиться, и свет дня — погаснуть, как будто она страшилась остаться одна во мраке с призраками несчастия и смерти. Волнение ее передавалось и Стелио, он шел среди этих реликвий прошлого, шел за знаменитой актрисой, на всех сценах мира воплощавшей образы исступления смертоносной страсти, беззаветных порывов желания, отчаянной борьбы за великое будущее, и он чувствовал, как под ледяным дуновением стынет кровь в его жилах, как замирает его сердце, слабеет воля, как ускользает от него смысл жизни, как прерывается всякая связь с внешним миром и рассеиваются чудные грезы, заставлявшие его душу устремляться за пределы жизни.