Давид Бергельсон - Когда всё кончилось

Мончик стоял с ним рядом, грыз ноготь большого пальца и мечтательно смотрел на тротуар. Франтоватый молодой человек думал, что собеседнику мешает слушать шум непрерывно громыхавших трамваев и пролеток. Он отвел Мончика к соседнему перекрестку, где начиналась тихая улица, и там принялся излагать все сначала. А Мончик долго глядел на молодого человека широко открытыми рассеянными глазами и, наконец, взяв его за руку, сказал:

— Голубчик вы мой, толкуйте хоть до утра — я все равно не в состоянии понять. Поймите, у меня теперь совсем другое на душе, я не в состоянии…

Зайденовские отложили развод на целую неделю; решено было, что состоится он в среду в близлежащем городке на противоположном берегу реки.

Предложение это исходило от Мириам Любашиц, которая как-то мимоходом сказала:

— Не понимаю: неужели нельзя устроить все так, чтобы не возбуждать лишних толков в городе?

Тетка ухватилась за эту мысль и отправилась к мужу в кабинет:

— А знаешь, ведь Мириам-то права…

В последнее время вообще в доме ничего не делалось без ее ведома и согласия. К ее помощи пришлось прибегнуть даже тогда, когда Шмулик на целый день заперся в своей комнате, отказываясь от еды. Вечером кто-то заметил:

— Послушайте, где же Мириам? Пусть войдет к Шмулику и уговорит его поесть.

И Мириам действительно вошла к нему в комнату, и он согласился поесть.

Молодой Любашиц стоял в стороне. Глядя на нее, он покатывался со смеху, хватался за бока и чуть не приседал, колыхаясь всем своим грузным пятипудовым телом:

— Ох, Мириам, Мириам, во что ты превратилась! До замужества, помнится, была человеком, и в разных кружках с тобой считались. А теперь ведь ты стала просто-напросто нянькой. Да брось ты пустяки болтать! Не все ли равно — свое дитя нянчить или чужое?

Мириам была вне себя и смотрела на него, как на сумасшедшего:

— Скажи, пожалуйста, Саул, в своем ли ты уме?

Ребенок, сидевший на коленях у Рики, вдруг заплакал. Мать взяла его на руки и продолжала грозно, с разгоревшимся лицом, глядеть на молодого Любашица. С уст ее готово было уже сорваться бранное слово. Но тетка, услышав плач ребенка, тотчас подошла к ней:

— Слушай, Мириам, как там у нее с желудком?

Мириам, забыв сразу о глупых речах Саула Любашица, принялась жаловаться тетке:

— Уж и сама не знаю, что делать. Малютка целую ночь металась, и даже теплые компрессы не помогали.

Понемногу все в доме входило в колею. После обеда взрослые ложились отдыхать в тихих, чисто прибранных комнатах, а шумливую детвору загоняли в отдаленный угол. И только Шмулик по-прежнему не спал по ночам, страдал тяжелыми головными болями и сердился на мать, которая десять раз на день являлась к нему, чтобы смерить температуру:

— Да чего все пристаете с термометром? Просто житья нет… Говорю вам, что у меня совершенно нормальная температура…

Все уже привыкли к тому, что вид у него с каждым днем становится все хуже, ни с кем он не разговаривает, лежит, запершись у себя, или по целым часам шагает в чулках по комнате. Но однажды ночью был с ним неожиданный припадок, напугавший домашних, которые только что улеглись и потушили лампы. Среди ночной тьмы и тишины зазвучали по всей квартире взволнованные голоса:

— Что случилось?

— Кому дурно?

— Поскорее зажгите лампу!

В освещенной лампой комнате вокруг Шмулика заметались обнаженные женские спины, голые руки и белые мужские кальсоны. Кто-то из домашних пытался приподнять Шмулику голову; другие брызгали на него водой. А он, приоткрыв наконец глаза, грустным взглядом обвел людей, которые обступили его со всех сторон и наперебой повторяли:

— Ничего, ничего… Ему стало вдруг дурно… Ему привиделось во сне, будто он ослеп…

Он тотчас же задремал, внезапно проснулся и снова заснул. Двери комнаты его оставлены были на всю ночь открытыми настежь; лампа горела на столе; на стуле возле его кровати лежал на блюдечке очищенный апельсин. Домашние, разойдясь по углам, улеглись и задремали. Но Шмулик, проснувшись, не мог уже больше уснуть. Он встал и зашагал взад и вперед по комнате. Было около трех часов ночи. Из соседних комнат доносился громкий храп. Шагая по комнате, Шмулик с нетерпением дожидался, чтобы скорее настало утро: утром отправится он к Миреле во флигель и скажет ей: «В среду утром мы поедем туда, где должен совершиться развод… Все будет кончено… Я хочу тебя попросить об одном; зайди со мной накануне к родителям проститься и посиди там хоть с четверть часа… Мне будет казаться в это время, что ничего не случилось, что просто пришли мы вдвоем в гости к отцу…»