Давид Бергельсон - Когда всё кончилось

Одна-одинешенька сидела она на ступеньках крыльца, кутаясь в легкую шаль, и глядела, как заходящее солнце окрашивает в пурпур верхи соломенных крыш. Где-то готовились к торжественному бдению, предшествующему обряду обрезания; пронесли с базара штоф вина: вино бултыхалось в слишком большой бутыли, сверкало под лучами солнца и казалось ярко-красным и необычайно прозрачным. И Миреле представлялась комната, где должно состояться бдение, накрытые столы и гости с праздничными лицами, сидящие за столами и пьющие вино, провозглашая тосты. И рядом с этим представлялась крестьянская хата — там, далеко, за подгородной деревенькой: до поздней ночи будет она нынче освещена, и будут сидеть там втроем акушерка, Герц и помощник провизора — Сафьян. Будут толковать о разных разностях, и хотя всем им известно содержание письма, написанного Миреле вскоре после Пасхи, никто не обмолвится об этом ни единым словом. И каждый будет думать: «Стоит ли об этом говорить? Глупая история с письмом Миреле… совершенно нелепая история…»

На следующий день рано утром акушерка раздобыла где-то бричку и промчалась по городу, сама погоняя лошадей.

Видели это бабы, на рассвете выгонявшие скот на луга.

Скоро в городе стало известно: целую ночь шла попойка в акушеркиной хатенке на окраине деревни. Пили все: Герц, сама акушерка, сын хозяйки — отставной солдат, да еще какой-то учитель из соседнего городка, обтрепанный субъект лет тридцати восьми в голубой косоворотке, когда-то получивший звание раввина и в придачу супругу — дочь местного резника, а теперь втюрившийся по уши в дочку зажиточного лавочника, которой нет еще и семнадцати лет.

Охмелев, Герц рассердился, когда завели разговор о Миреле, и сказал полушутливо-полусерьезно:

— Да чего вы, собственно, от нее хотите: конечно, она тип переходного времени, и ничего из нее не выйдет, но ведь, как-никак, девушка же она.

Днем об этом много толковали у Гурвицов. Кто-то описывал, какой вид был у акушерки, когда она мчалась в бричке по городу. Собеседник шутливым тоном осведомлялся:

— Скажите, пожалуйста, сколько ей может быть лет, этой акушерке?

Миреле в это время копалась в ворохе белья и платья, но лишь на миг прервала свою работу, взглянув внимательно на рассказчика.

Вечером, проходя по улице, встретила она акушерку. Обе девушки глядели друг на друга, не зная, о чем говорить; обе одновременно почувствовали приступ глухой ненависти.

Миреле наконец прервала молчание:

— Я слышала — Герц приехал.

Акушерка усмехнулась как-то зло, словно желая уязвить.

— Да, — отвечала она, — еще в воскресенье.

Пауза.

— Долго он здесь останется?

— Несколько дней.

Снова пауза.

— Вы не знаете, почему Герц не ответил мне на письмо?

Тут улыбка акушерки стала еще язвительнее; она рассмеялась оскорбительным, глупо-торжествующим смехом, словно Миреле совершила неудачное покушение на ее собственность.

— Не понимаю, с какой стати вы пристаете к Герцу. Ему, конечно, больше и дела нет, как заниматься вами и вашими письмами.

Миреле стояла перед нею и глядела на нее в упор.

Домой возвращалась она, сама этого не замечая, торопливее обычного. В передней портной обратился к ней с каким-то вопросом, но она не расслышала его слов, ушла к себе в комнату и долго лежала, не думая ни о чем.

Отлежавшись, она вдруг вскочила, поспешно застегнула летнее пальто, и не глядя на портного, который снова попытался ее остановить, чуть не бегом направилась к окраине деревушки, где находился домик акушерки.

Кода она вернулась, было уже около десяти часов ночи. С разгоревшимся лицом вошла она к себе в комнату, остановилась в дверях, тщетно пытаясь что-то припомнить, и обратилась к одной из портних:

— Мне сегодня нужно было что-то сделать, не помните ли вы, что именно?

В просторной угловой комнате, где тускло мерцали лампы, дремали после долгого рабочего дня измученные подмастерья. Миреле приказала, чтоб ей подали то неоконченное платье, которое она примеряла еще днем, и рассердилась на хозяина артели, намеревавшегося на следующий день уехать в город. Лицо ее пылало, когда она оправляла перед зеркалом корсет, убеждая портного:

— В будущий вторник мы уезжаем на свадьбу, а при упаковке платьев я ни на кого, кроме вас, не полагаюсь.

Ей хотелось, чтобы вокруг нее в доме было теперь как можно больше суеты; она вызвала из кабинета реб Гедалью и заставила подтвердить обещание, данное ею портным: если они согласятся работать по ночам, им повысят плату на целую треть.