Давид Бергельсон - Когда всё кончилось

Было ясно: родители сделали для нее все, что могли. Теперь они предоставляют ее самой себе и говорят: «Поступай, как знаешь».

После ухода реб Гедальи Миреле стало еще тоскливее; начал мучить страх перед надвигающимся одиночеством.

Они, отец с матерью, думалось ей, будут свидетелями долгих, унылых лет ее жизни; ничего они ей не скажут, но будут думать: мы не в силах тебе помочь…

Ночью ей снились родители Шмулика: с сердитыми лицами суетились они в доме Гурвицов, укладывая свои вещи и ни с кем не разговаривая. Потом вдруг, подойдя к окну, она увидела отъезжающую бричку. В бричке сидел Авроом-Мойше Бурнес с женой, а между ними, согнувшись в три погибели, прикорнул Шмулик. Он сидел, свеся голову, и плечи его сотрясались от сдержанных рыданий, а Бурнесы — муж и жена — толкали в спину мальчишку-кучера, наказывая ему скорее ехать, чтобы не опоздать к поезду.

Когда она рано утром проснулась, первой ее мыслью было, что родители Шмулика еще не приехали. Стало как-то легче на душе, словно рассеялся давящий кошмар; ей пришло в голову, что еще не поздно взять свое решение обратно и что, в сущности, согласившись выйти за Шмулика, она становится его женой не навеки, а лишь до поры до времени, пока не вздумается ей уйти от него…

На следующий день всему городу стало известно.

Миреле опять помирилась с женихом, и свадьба состоится, как и предполагалось, в первую субботу после Швуэса.

Рассказывали, будто мир с женихом заключен на следующих условиях: во-первых, они не будут жить как муж с женой — об этом и речи быть не может; во-вторых, она имеет право покинуть его и его дом в любую минуту, когда ей вздумается.

Шмулик Зайденовский, несомненно, мог и теперь найти себе более подходящую невесту. И если он согласился на то, чтобы совместная жизнь их была сплошным постом, то лишь потому, что Миреле так крепко приворожила его, как раньше приворожила Вову Бурнеса. Все это было просто ужас как любопытно, и ничего удивительного, что обыватели городка облепляли, как мухи, окна и двери, когда по главной улице проходила странная парочка, которая вовсе не собирается после свадьбы жить, как полагается мужу с женой, а хочет жить по-своему, как-то особенно — так, как в нашем городке еще не жила до сих пор ни одна супружеская чета.

На Шмулика теперь уже все смотрели, как на святого мученика. Он по-прежнему изводил знакомых длинными, скучными рассказами, но голос у него был слабый, как у человека, пришибленного тяжелым ударом, лицо скорбное, и выглядел он так, словно по целым дням у него маковой росинки во рту не бывало. Все жалели Шмулика и причитали над ним:

— Вот уж бедняга, так бедняга… Нечего сказать — повезло…

А Миреле, гуляя с ним по городу, держала себя по-прежнему неприступно — он даже не осмеливался взять ее под руку…

Однажды, во время прогулки, она, как будто забыв о нем, остановилась посреди улицы и простояла чуть не полчаса, беседуя с женой сапожника, Брохой, которая когда-то полгода жила у них в мамках.

— Ваш домик, — с серьезным видом говорила она, — совсем развалился, вам бы нужно было его еще нынешним летом перестроить.

А на крылечках соседних домов стояли люди и глазели на нее:

— Вот уж впрямь ни стыда, ни совести: так вести себя на прогулке с женихом!

Миреле распорядилась, чтобы муж Брохи пришел к ним и снял мерку со Шмулика, которому будто бы нужны новые сапоги. Уходя, она крикнула издали сапожнице:

— Ничего, муж ваш отличный работник: наверное, сошьет не хуже, чем любой сапожник в губернском городе!

Целую неделю провел еще Шмулик в доме Гурвицов. Вид был у него убитый, и отъезд свой он откладывал со дня на день.

Вскоре после его отъезда начались приготовления к свадьбе. В кухне круглые сутки топилась печь; здесь суетилось чуть не с полдюжины баб; засучив рукава, чистили они миндаль, взбивали белки, толкли корицу под надзором приезжей сарверки [16] Сарверка — наемная повариха на семейных торжествах. — Примеч. ред. — бабы в синих очках и с хриплым голосом, которая говорила мало и работала за десятерых.

Реб Гедалья по-прежнему пропадал по целым неделям в кашперовском лесу.

Дома хозяйничала приезжая бедная родственница Гитл, а в парадных комнатах разместилась целая артель портных, приехавших из города и привезших с собой начатые шитьем платья Миреле, которые здесь предстояло закончить.

В городе все еще не верили, что Миреле действительно выходит замуж. У Бурнесов судачили: