Гектор Манро - Морлвира

"Олимпийская Империя Игрушек" заняла огромный фасад на респектабельной улице в Вест-Энде. Название "Империя Игрушек" оказалось очень подходящим, потому что никто, прочитав его, не мог и помыслить о знакомом и уютном игрушечном магазине. Холодный блеск и суровая сложность — вот что источали образцы, выставленные в больших окнах здания; это были такие игрушки, которые усталый продавец с объяснениями показывает в рождественские дни возбужденным родителям и измученным, тихим детям. Игрушки-животные казались скорее моделями из курса естествознания, а не удобными, дружелюбными спутниками, которых можно было, в определенном возрасте, взять с собой в постель или контрабандой пронести в ванную. Механические игрушки постоянно делали вещи, которых будущие хозяева потребовали бы не больше полудюжины раз за все время существования; это было милосердное указание, что в любой нормальной детской срок службы таких игрушек будет очень короток.

Среди элегантно одетых кукол, которые заполняли целую секцию в окне, виднелась огромная леди в роскошном платье, окруженная персикового цвета бархатом, продуманно украшенная аксессуарами из леопардовой кожи, если можно использовать такое удобное общее слово в описании запутанного женского туалета.

Она не испытывала недостатка ни в каких новинках, изображенных на модных страницах — на самом деле, как считали многие, у нее было нечто, чего нет у средних женщин из модных журналов; вместо пустого и невыразительного лоска на ее лице отражался характер. Следовало признать, что это был дурной характер, холодный, враждебный, жестокий; одна бровь была зловеще опущена, а в углах рта скрывалась беспощадная твердость. Ее можно было представить героиней многих историй — историй, в которых окажутся на первом плане недостойные амбиции, жажда денег и полное отсутствие всяческих приличий.

Фактически, она не испытывала недостатка и в судьях и биографах даже на этой, витринной стадии своей карьеры. Эммелин, десяти лет, и Берт, семи лет, задержались по пути от грязной глухой улицы к населенным лебедями прудам Cент-Джеймс-парка, критически исследовали куклу в роскошном платье и не слишком спокойно отнеслись к особенностям ее характера. Конечно, существует скрытая вражда между дурно одетыми по нужде и разодетыми без нужды, но легкая доброта и чувство товарищества со стороны последних часто сталкивается с чувством восхищенной преданности первых; если бы леди в бархате персикового цвета и в леопардовой коже была, в дополнение ко всему усложненному окружению, еще и мила, тогда Эммелин по крайней мере могла бы зауважать и даже полюбить ее. Но теперь она создала этой леди ужасную репутацию, основанную прежде всего на знании о развращенности знати, полученном из разговоров читателей популярных романов; Берт добавил несколько ужасных деталей из своих ограниченных запасов воображения.

— Она — очень плохая, вот эта, — объявила Эммелин после долгого недружелюбного обзора, — ее муж ее ненавидит.

— Он бьет ее, — сказал Берт с энтузиазмом.

— Не-а, не бьет, потому что он мертв; она отравила его медленно и постепенно, так, чтобы никто ничего не узнал. Теперь она хочет жениться на лорде, у которого кучи денег. У него уже есть жена, но она собирается и ее отравить.

— Она — плохая, — сказал Берт с возрастающей враждебностью.

— Ее мать ненавидит ее и боится ее, потому что она остра на язык; всегда говорит серкезмы, она-то. Она еще и жадная; если есть рыба, она съест свою долю и долю своей маленькой дочки, хотя маленькая девочка — просто чудо.

— У нее был когда-то маленький мальчик, — сказал Берт, — но она столкнула его в воду, когда никто не глядел.

— Нет, она не толкала, — сказала Эммелин, — она отправила его далеко, к бедным людям, так что ее муж не знал, где он. А они думали, что он, муж, жестокий.

— Как ее звать? — спросил Берт, думая, что настало время обозначить столь интересную индивидуальность.

— Звать? — сказала Эммелин, задумавшись. — Ее зовут Морлвира. — Таким было, насколько она могла припомнить, имя авантюристки, которая фигурировала в кинодраме. На мгновение воцарилась тишина, пока дети обдумывали скрытые в этом имени возможности.

— Эта одежда, которая на ней надета, за нее не платили и никогда не заплатят, — сказала Эммелин, — она думает, что заставит богатого лорда заплатить, но он не будет. Он дал ей брульянты, которые стоят сотни фунтов.