Джон Пассос - 42-я параллель

– Люблю смотреть, как едят мужчины.

Лицо ее до того побагровело, что Фейни, случайно глянув на нее, тотчас же отводил глаза. После ужина она с почтительным испугом принялась слушать дока Бингэма, а тот все говорил и говорил, время от времени приостанавливаясь и откидываясь на спинку стула только для того, чтобы пустить кольцо дыма под лампу.

– Хотя, можно сказать, я и не лютеранин, мэм, но я тогда восхищался, более того, почитал великую личность Мартина Лютера как одного из просветителей человечества. Не будь его, мы до сего дня пресмыкались бы под ужасным игом римского папы.

– Господи! Но ведь они никогда не доберутся до нас? Я от одной мысли об этом готова упасть в обморок.

– Никогда, пока есть хоть капля горячей крови в жилах свободно рожденных протестантов… но, чтобы бороться с тьмой, надо нести во тьму свет. А свет – это воспитание, чтение книг и учение.

– Как жаль, а у меня почти от каждой книги голова болит. Да, правду сказать, и времени нет читать их. Муж – тот читает книги по хозяйству. Он и меня было как-то заставил читать о разведении кур, но я там ровно ничего не поняла. Семья мужа недавно со старой родины… Там, должно быть, совсем по-другому живут.

– А ведь нелегко, я полагаю, быть женой иностранца?

– Иногда мне кажется, что я не выдержу, но если б вы знали, какой он был красивый, когда я за него вышла… а я никогда не могла устоять против красивого мужчины.

Док Бингэм перегнулся через стол. Глаза его вращались, словно собираясь выскочить из орбит.

– А я никогда не мог устоять перед красивой женщиной.

Миссис Ковач глубоко вздохнула.

Фейни встал и вышел. Он собирался было ввернуть: словечко о своем жалованье, но к чему? Все равно без толку. На воздухе было холодно, над крышами служб и амбаров ярко светили звезды. Из курятника изредка доносился шорох крыльев и сонное клохтанье курицы, потерявшей равновесие на насесте. Фейни ходил взад и вперед по двору, проклиная дока Бингэма и отшвыривая носком попадавшиеся под ногу щепки и комки сухого навоза.

Немного погодя он заглянул в освещенное окно кухни. Док Бингэм сидел, обняв миссис Ковач за талию, и декламировал, делая широкие жесты свободной рукой:

Фейни погрозил в окно кулаком.

– А! Чтоб вас… Подавай мои деньги, – громко сказал он. Потом он пошел пройтись по дороге.

Вернулся он сонный и озябший. На кухне было пусто, и фитиль лампы был прикручен. Он не знал, где ему устраиваться на ночлег, и решил покуда погреться в кресле у печки. Голова его стала клониться, и он уснул.

Его разбудил оглушительный топот наверху и пронзительные женские вопли. Первой его мыслью было, что док Бингэм ограбил и убивает хозяйку. Но тотчас же он услышал чужой голос, изрыгавший проклятия на ломаном английском языке.

Не успел он вскочить с кресла, как док Бингэм в одном фланелевом белье стрелой пронесся мимо. В правой руке он зажал ботинки, в левой – верхнее платье. Брюки развевались за ним на Подтяжках, словно хвост бумажного змея.

– Эй, куда вы? – крикнул ему вслед Фейни, но не получил ответа. Вместо того он очутился лицом к лицу с высоким загорелым бородачом, который преспокойно закладывал патроны в охотничью двустволку.

– Я ж те подстрелю, сукина сына…

– Что вы, да разве можно… – начал было Фейни.

Приклад двустволки больно ударил его в грудь, и он снова грохнулся в кресло. Бородач одним широким упругим прыжком очутился за дверью, и сейчас же грянули два выстрела, гулко отдавшиеся от дворовых построек. Потом снова раздались женские вопли вперемежку с истерическим хохотом и рыданиями.

Фейни сидел в кресле у печки словно приклеенный. Вдруг он заметил на полу монету в пятьдесят центов, должно быть выскользнувшую на лету из брюк дока Бингэма. Он сгреб ее и только успел сунуть в карман, как бородач с двустволкой вернулся на кухню.

– Нет больше патронов, – хрипло сказал он. Потом уселся на кухонный стол среди неубранных тарелок и стаканов и заплакал, как ребенок, и слезы, просачиваясь сквозь узловатые пальцы, струились по заскорузлым ручищам и черной бороде.

Фейни прокрался к двери и проскользнул к сараю.

– Док Бингэм, док Бингэм, – тихо позвал он.

Меж оглобель грудой лежала упряжь, но нигде не, видно было и следа дока Бингэма и пегой лошади. Испуганное клохтанье потревоженных в курятнике наседок смешивалось с женскими воплями, все еще доносившимися из дома.