Джон Пассос - 42-я параллель

Он заложил чемодан и праздничный костюм, связал в узел несколько пар носков и рубашек и пошел сказать Монти Дейвису, что думает махнуть зайцем в Сан-Луис. Монти сказал ему, что в Эвансвилле сейчас проводят кампанию за свободу слова и что он едет туда посмотреть, как идут дела. Они поездом добрались до Джолиета. Проходя мимо тюрьмы, Монти заметил, что вид ее всегда вызывает у него тошноту и плохие предчувствия. Говоря это, он нахмурился и добавил, что его, должно быть, скоро упрячут, но что его заменят другие. Монти был еще совсем молодой парень, родом из Маскасина, штат Айова. У него было бледное худое лицо и длинный нос с горбинкой, он заикался и не помнил себя иначе как продавцом газет или рабочим на пуговичной фабрике. Он только и думал, что об ИРМ и революции. Он бранил Чарли соглашателем за то, что тот смеялся, вспоминая, как его арестовали и в тот же день выпроводили из кутузки и со службы, и твердил, что ему нужно быть сознательным рабочим и принимать такие вещи всерьез.

На окраине Джолиета их подобрал грузовик, который довез их до Пеории, где они расстались, потому что Чарли встретил знакомого по Чикаго шофера, который взялся подвезти его до самого Сан-Луиса. В Сан-Луисе ему не повезло, работы не было, и у него вышла история с проституткой, которую он подцепил на Маркет-сквер и которая пыталась обокрасть его, и так как он слышал, что работу легко найти в Луисвилле, то он стал пробираться на восток. Уже в Нью-Олбани его встретила адова жара, никто не соглашался подвезти, ноги у него распухли и покрылись волдырями. Он долго простоял на мосту, глядя в быстрые мутные воды Охайло, слишком измученный, чтобы идти дальше. Ему опротивело слоняться с места на место, гоняясь за работой. Река цветом напоминала имбирный пряник; он вспомнил запах имбирных пряников, которые пекла дома Лиззи Грин, и подумал, как, в сущности, глупо с его стороны скитаться бездомным бродягой. Надо вернуться домой и пожить там на подножном корму, вот что надо сделать.

Мимо него, шлепая пустой шиной, продребезжал разбитый грузовой «форд».

– Эй, у тебя шина лопнула! – крикнул Чарли.

Шофер круто затормозил машину. Это был крупный круглоголовый детина в красном свитере.

– А тебе что за дело?

– Да я думал, что ты не заметил.

– Еще бы не заметить, все вижу, да так уж с самого утра не клеится. Тебя подвезти, что ли?

– Хорошо бы, – сказал Чарли.

– А ты что думал, так мне тут и ночевать на мосту из-за шины… С самого утра не везет, понимаешь, и все тут. Встал, понимаешь, чуть свет и попер эту колымагу с четырьмя бочками табаку, а эта чертова образина, негритянская его харя, засунул куда-то ключ от склада. Честное слово, был бы у меня с собой револьвер, так и пристрелил бы его, сукина сына, на месте.

Проехав мост, он остановился и с помощью Чарли сменил покрышку.

– Ты откуда, малец? – спросил он, вылезая из-под машины и отряхивая пыль.

– С Северо-Запада, – сказал Чарли.

– Значит, швед? Чарли засмеялся:

– Да нет, просто механик, работал в гараже, теперь ищу работу.

– Ну лезь, что ли, поедем к старику Уиггинсу, к моему хозяину, там что-нибудь сварганим.

Чарли все лето провел в Луисвилле, работая в ремонтном гараже Уиггинса. Он снимал комнату пополам с итальянцем Грасси, который эмигрировал, спасаясь от мобилизации. Итальянец каждый день читал газеты и страшно боялся, что Соединенные Штаты ввяжутся в войну. Тогда, говорил он, придется удирать в Мексику. Он был анархист и на редкость спокойный малый и все вечера проводил, сидя на крылечке, тихонько напевая какие-то песни и наигрывая на гармонике. Он рассказывал Чарли о больших заводах «Фиат» в Турине, где он работал, учил его есть спагетти, и пить красное вино, и играть на гармонике Funiculi Funicula. Больше всего он хотел стать летчиком. Чарли сошелся с молодой еврейкой, работавшей на табачном складе. Ее звали Сара Коэн, но она заставляла называть себя Беллой. Она ему приглянулась, но он сразу дал ей понять, чтобы она не рассчитывала на свадьбу. Она называла себя революционеркой и стояла за свободную любовь, но и это ему не очень нравилось. Он водил ее в театр и в Чироки-парк и, когда она сказала, что ее любимый камень аметист, купил ей аметистовую брошку.

Когда он думал о себе, он испытывал какое-то беспокойство. День за днем все та же однообразная работа, без всякой надежды заработать побольше, или учиться, или даже повидать свет. С наступлением зимы он стал тосковать еще сильнее. Он раздобыл ветхий «фордик», который давно уже собирались стащить на свалку, и кое-как починил его завалящими частями других машин.