Бенжамен Констан - Адольф

Не могу описать, какая горечь, какие приступы ярости были следствием этих столь запутанных отношений. Наша жизнь стала непрерывной бурей: близость утратила все свое очарование, любовь — всю свою сладость; исчезли и те проблески нежности, которые на краткий миг как бы исцеляют неизлечимые раны. Все представилось мне в истинном свете, и, чтобы изъяснить это Элленоре, я подбирал выражения самые суровые, самые беспощадные. Я умолкал лишь тогда, когда видел Элленору в слезах, но эти слезы были только раскаленной лавой, которая, капля за каплей падая на мое сердце, исторгала у меня вопли, но не могла вырвать отречение от моих слов! В ту пору я не раз был свидетелем того, как она вставала со своего места и, вся бледная, пророчески восклицала: «Адольф, вам неведомо, как жестоко вы заставляете меня страдать; когда-нибудь вы это узнаете, узнаете от меня, после того как ввергнете меня в могилу!» Несчастный! Почему, когда она говорила так, я сам не бросился в могилу?

Я не был у барона Т. с того памятного посещения. Однажды утром я получил от него следующую записку: «Советы, которые я вам дал, не должны были вызвать такое длительное отсутствие. Какое бы решение вы ни приняли в деле, касающемся лично вас, вы все же сын моего лучшего друга, ваше общество будет не менее приятно мне, и я буду очень рад ввести вас в круг, пребывание в котором, смею вас уверить, доставит вам удовольствие. Позвольте мне прибавить, что поскольку ваш образ жизни, который я отнюдь не намерен порицать, представляется несколько странным, для вас тем более важно, показываясь в свете, рассеять предубеждения, несомненно лишенные основания».

Благосклонность, проявленная ко мне пожилым человеком, тронула меня. Я поехал к нему; об Элленоре не было сказано ни слова. Барон оставил меня обедать; в тот день у него было только несколько мужчин, довольно умных и довольно любезных. Сначала я был несколько смущен, но, сделав над собой усилие, оживился, вступил в разговор, блеснул, сколько мог, умом и знаниями. Я заметил, что меня слушают с одобрением. Такого рода успех доставил моему самолюбию давно уже не испытанное удовольствие; благодаря этому общество барона Т. стало еще более приятным для меня.

Я стал часто бывать у него. Он счел возможным поручить мне кое-какие дела, имевшие отношение к посольству. Элленора сперва была удивлена этой внезапной переменой в моей жизни, но я рассказал ей о дружеском расположении барона к моему отцу и о том, как мне приятно видимостью полезных занятий утешать отца, страдающего от моего длительного отсутствия. Бедняжка Элленора (сейчас я пишу это с чувством раскаяния) радовалась тому, что я казался более спокойным, и без чрезмерных жалоб покорилась необходимости нередко проводить большую часть дня в разлуке со мной. Со своей стороны, барон, как только между нами установилось некоторое доверие, снова завел со мной речь об Элленоре. Моим твердым намерением было по-прежнему говорить о ней одно хорошее, но, незаметно для себя самого, тон моих отзывов стал менее уважителен и несколько развязен; порою я, пользуясь общими фразами, намекал, что признаю необходимость расстаться с ней; порою, прибегая к шутке, говорил, смеясь, о женщинах, о том, как трудно порывать с ними. Эти речи забавляли старика посланника; его душа уже одряхлела, но он смутно припоминал, что в молодости любовные связи и ему причиняли мучения. Таким образом, единственно потому, что во мне жило чувство, которое я ревниво таил, я в той или в иной степени обманывал всех: обманывал Элленору, ибо, зная, что барон замыслил отвратить меня от нее, не говорил ей об этом; обманывал барона Т., ибо давал ему основания надеяться, что готов разорвать свои оковы. Это двуличие было весьма чуждо моему характеру; но человек портится, как только в его сердце закрадывается мысль, которую он постоянно вынужден скрывать.

До того времени у барона Т. я встречался только с мужчинами, составлявшими его интимный кружок. Однажды он предложил мне остаться на большой прием, который он устроил по случаю дня рождения своего государя. «Вы увидите, — сказал он мне, — самых красивых женщин Польши; правда, вы не найдете среди них ту, кого любите; я сожалею об этом; но есть женщины, с которыми можно встречаться только у них дома». Эти слова произвели на меня тягостное впечатление; я промолчал, но в душе попрекнул себя тем, что не вступился за Элленору, — ведь она так горячо приняла бы мою сторону, если бы меня задели в ее присутствии.