Герман Мелвилл - ОМУ

Во время моего пребывания на Таити широко распространились слухи, исходившие, как я знал, от так называемой «Миссионерской партии», будто бы Пуфаи и несколько других влиятельных вождей, польстившись на посулы, согласились не противодействовать захвату их страны. Но последующие события опровергли клеветнические утверждения. Некоторые из этих самых людей недавно погибли в сражении против французов.

В царствование династии Помаре главные таитянские вожди были чем-то вроде баронов короля Иоанна. [123] Английский король Иоанн Безземельный в 1215 г. в Великой хартии вольности (Magna Charta) был вынужден признать ограничение королевской власти в пользу феодалов. Сохранив феодальное господство в наследственных долинах и пользуясь благодаря своему происхождению горячей любовью народа, они часто уменьшали королевские доходы, отказываясь платить обычную дань, взимавшуюся с них как с вассалов.

Дело в том, что с возрастанием роли миссионеров королевская власть на Таити потеряла значительную часть своего величия и влияния. В эпоху язычества она поддерживалась многочисленными могущественными жрецами и была формально связана со всей системой суеверного идолопоклонства, господствовавшего в стране. Считалось, что король — это побочный сын Тарарроа, Сатурна полинезийской мифологии, и двоюродный брат низших богов. Его особа была трижды священна; если он входил в чье-либо жилище, хотя бы на очень короткое время, дом затем уничтожался, так как ни один простой смертный не был достоин после этого в нем жить.

— Я более великий человек, чем король Георг, — заявил неисправимый молодой Оту первым миссионерам, — он ездит верхом на лошади, а я на человеке.

Так оно и было. Оту путешествовал по своим владениям на почтовых — на плечах подданных, и во всех долинах его ожидали подставы.

Но, увы! Как меняются времена, как преходяще величие человека. Несколько лет назад Помаре Вахине I, внучка гордого Оту, открыла прачечное заведение, без всякого стеснения домогаясь через своих агентов заказов на стирку белья офицерам заходящих в ее гавань кораблей.

Показателен и достоин быть отмеченным следующий факт: в то время как влияние английских миссионеров на Таити способствовало такому падению королевского престижа, американские миссионеры на Сандвичевых островах прилагали старания к тому, чтобы добиться противоположного результата.

В середине второго месяца «хиджры», иначе говоря, недель через пять после нашего прибытия в Партувай, мы получили, наконец, возможность попасть в резиденцию королевы.

Это произошло так. В свите Помаре был один уроженец Маркизских островов, исполнявший обязанности няньки ее детей. По таитянскому обычаю королевских отпрысков носят на руках еще и тогда, когда для этого требуется незаурядная физическая сила. Но Марбонна — высокий и сильный, прекрасно сложенный, как античная статуя, — вполне подходил для такой роли; руки у него по толщине не уступали бедру тощего таитянина.

Нанявшись на родном острове матросом на французское китобойное судно, он на Таити сбежал с него; там его увидела Помаре и, придя в восхищение, убедила поступить к ней на службу.

Прогуливаясь у ограды королевской резиденции, мы часто видели, как он расхаживал в тени с двумя красивыми мальчиками на руках, обнимавшими его за шею. Лицо Марбонны, покрытое замысловатой татуировкой, обычной для его племени, заменяло юным Помаре книжку с картинками. Им доставляло удовольствие водить пальцами по контурам причудливых узоров.

С первого взгляда на маркизца я догадался, откуда он родом, и обратился к нему на его языке; он обернулся, удивленный, что с ним заговорил на родном наречии иностранец. Он оказался уроженцем Тиора, одной из долин на Нукухиве. Я не раз бывал в этих местах, а потому мы встретились на Эймео, как старые друзья.

Я часто разговаривал с Марбонной через бамбуковую ограду. Он оказался философом по натуре — ярым язычником, осуждавшим пороки и безрассудства христианского двора на Таити, дикарем, преисполненным презрения к вырождающемуся народу, среди которого волей судьбы ему приходилось жить.

Меня поразил патриотизм этого человека. Ни один европеец, очутившись за пределами родины, не мог бы говорить о своей стране с большей гордостью, чем Марбонна. Он неоднократно уверял меня, что как только соберет достаточно денег на покупку двадцати ружей и такого же количества мешочков с порохом, он вернется в родные края, с которыми Эймео нельзя и сравнивать.