Эдвард Форстер - Говардс-Энд

— Надеюсь, ваша сестра благополучно прибыла в Германию?

— Да, спасибо, — спохватившись, ответила Маргарет. — Во вторник я получила от нее письмо.

Но поскольку в Маргарет уже сидел демон шумного застолья, через мгновение она продолжала в той же манере:

— Только во вторник, потому что живут они в Штеттине. Вы когда-нибудь знали хоть одного человека, живущего в Штеттине?

— Не знала, — печально ответила миссис Уилкокс, а ее сосед, молодой человек из комитета по образованию, начал рассуждать, как могут выглядеть жители Штеттина и есть ли вообще такое понятие как «штеттинность».

Маргарет подхватила:

— Жители Штеттина кидают грузы на баржи из пакгаузов, которые нависают прямо над водой, — по крайней мере так делают наши кузены, — но штеттинцы не слишком богаты. Город ничего особенного собой не представляет, кроме разве что вращающих глазами часов и вида на Одер, который действительно впечатляет. О, миссис Уилкокс, вам бы очень понравился Одер! Река, или, скорее, реки — такое впечатление, что их там десятки, — насыщенного голубого цвета, а равнина, по которой они протекают, ярко-зеленая.

— В самом деле? Это, должно быть, очень красивый вид, мисс Шлегель.

— Вот я и говорю. Но Хелен, которая обязательно все запутает, скажет: нет, это похоже на музыку. Течение Одера для нее подобно музыке. Оно непременно должно напоминать ей симфоническую поэму. Та часть, что у пристани, исполняется в си миноре, если я правильно помню, а ниже по течению уже полная путаница. Есть протяжная тема, звучащая одновременно в нескольких тональностях, которая означает илистые берега, и есть другая, для судоходного канала, а выход в Балтийское море исполняется в до-диез мажоре, pianissimo.

— А какое к этому имеют отношение нависающие над водой пакгаузы? — со смехом спросил молодой человек.

— Огромное, — ответила Маргарет, неожиданно ухватившись за новую тему. — Я, как и вы, считаю, что уподоблять Одер музыке претенциозно, а нависающие штеттинские пакгаузы дают понять, что тут красота воспринимается всерьез. Мы же этого не делаем, как не делает и среднестатистический англичанин, который еще и презирает всех, кто думает иначе. Только не говорите: «У немцев нет вкуса», — иначе я закричу. Вкуса у них, конечно, нет. Но… но — такое существеннейшее «но»! — немцы принимают поэзию всерьез. Да-да, они принимают поэзию всерьез.

— И с этого есть какой-то прок?

— Да. Немец вечно ищет красоту. Он может из-за своей глупости ее прозевать, может неправильно истолковать, но он всегда ждет, чтобы красота вошла в его жизнь, и, думаю, в конце концов так и случится. В Гейдельберге я видела толстого ветеринара, чей голос дрожал от еле сдерживаемых рыданий, когда он твердил чьи-то сентиментальные стишки. Мне легко смеяться, мне, которая никогда не декламирует стихи, хорошие или плохие, и не может вспомнить ни одного поэтического отрывка, который потряс бы меня до глубины души. Но у меня вскипает кровь — конечно, я наполовину немка, так что можете списать это на немецкий патриотизм, — когда слышу, как типичный житель нашего острова, обладающий тонким вкусом, выражает презрение ко всему германскому, будь то Бёклин [20] Бёклин, Арнольд (1827–1901) — швейцарский живописец, график, скульптор; яркий представитель символизма в европейском искусстве XIX в. или мой ветеринар. «Ах, Бёклин, — говорит он, — он стремится к красоте и слишком осознанно населяет Природу богами». Конечно, Бёклин стремится, потому что у него есть желание — желание красоты и других неуловимых даров, существующих в мире. Поэтому, в отличие от пейзажей Лидера, [21] Лидер, Бенджамин Вильямс (1831–1923) — один из ведущих художников-пейзажистов Викторианской эпохи. его пейзажи столь неудачны.

— Не уверен, что соглашусь. А что скажете вы? — спросил молодой человек, повернувшись к миссис Уилкокс.

— Я думаю, что мисс Шлегель замечательно все изложила.

По компании пробежал холодок.

— О, миссис Уилкокс, скажите что-нибудь более приятное. Когда говорят, что ты изложил все замечательно, создается впечатление, что тебя ни во что не ставят.

— Я совсем не это имела в виду. Ваша речь меня очень заинтересовала. Вообще англичане, как мне кажется, не очень любят Германию. Мне давно хотелось услышать, что говорят те, кто на другой стороне.

— На другой стороне? Так, значит, вы все-таки не согласны. Прекрасно! Тогда расскажите, как вам это видится с вашей стороны.

— Я не принимаю ничью сторону. Но мой муж, — голос миссис Уилкокс зазвучал нежнее, а холодок за столом усилился, — не особенно доверяет континентальной Европе, и все наши дети того же мнения.