Эдвард Форстер - Говардс-Энд

Пол рассказывал о своем скором изгнании в Нигерию, и ему следовало бы не прерываться и дать гостье время овладеть собой. Но ему льстила ее вздымающаяся грудь. Страсть показалась возможной, и он стал страстным. Что-то в глубине души шептало ему: «Эта девушка позволит тебе ее поцеловать, другого такого шанса может не выпасть».

Вот как «все это произошло», или же, скорее, как Хелен описала случившееся сестре, проявляя куда меньше сочувствия к этой любви, чем я. Но поэзия поцелуя, его чудо и волшебство, воцарившееся потом в ее жизни на долгие часы, — кто способен их описать? Как легко англичанину насмехаться над подобными случайными встречами двоих! Островной циник, а с ним и островной моралист, в равной мере могут поупражняться здесь в своих критических талантах. Как легко говорить о «минутном чувстве», забыв, каким ярким оно было, прежде чем «миновало»! Наше непроизвольное желание посмеяться над ним и забыть по сути своей верно. Мы осознаем, что одних чувств недостаточно, что мужчины и женщины — это люди, способные на продолжительные отношения, и испытывают не только яркие, словно электрический разряд, вспышки эмоций. И все-таки мы слишком переоцениваем свое желание посмеяться и забыть. А потому и не признаем, что такие банальные встречи могут вдруг распахнуть перед нами райские врата. Как бы то ни было, Хелен не суждено было испытать более глубокого переживания в жизни, чем объятия этого юноши, который сам оказался как будто и ни при чем. Он увлек ее из дома, где было светло и существовала опасность неожиданного вторжения, и повел по знакомой тропинке к огромному шершавому вязу, где они и остановились, прислонившись к похожему на колонну стволу Скрытый в темноте мужчина прошептал ей: «Я тебя люблю» — как раз тогда, когда Хелен так хотелось любви. Со временем образ стройного юноши стерся из ее памяти, но сцена, возникшая по его воле, осталась с ней навсегда. За все последующие годы, в которые произошло столько разных событий, ей так никогда и не пришлось пережить ничего подобного.

— Понимаю, — сказала Маргарет, — по крайней мере настолько, насколько в таких вещах вообще можно что-то понять. Теперь расскажи, что случилось в понедельник утром.

— Все кончилось в одно мгновение.

— Каким образом, Хелен?

— Я все еще была счастлива, когда одевалась, но когда спускалась по лестнице, начала нервничать, а войдя в столовую, поняла, что ничего хорошего меня не ждет. Там была Иви — не могу объяснить… — она возилась с большим фарфоровым чайником для кипятка, а миссис Уилкокс читала «Таймс».

— А Пол там был?

— Да. Чарльз говорил с ним об акциях и облигациях, и Пол чего-то боялся.

С помощью незначительных деталей сестры могли многое сказать друг другу. Маргарет увидела в этой сцене притаившийся ужас, и следующая фраза Хелен ее не удивила.

— Знаешь, когда такой человек выглядит испуганным, это очень страшно. Если мы с тобой чего-то боимся, то это в порядке вещей, или если боятся какие-нибудь другие мужчины, например отец. Но чтобы так испугался человек его склада! И когда я увидела, что все остальные такие спокойные, а Пол с ума сходит от страха, что я скажу что-нибудь не то, мне на мгновение почудилось, что все семейство Уилкоксов — обман, этакая стена из газет, автомобилей и гольф-клубов, и что если она рухнет, то за ней я не найду ничего, кроме ужаса и пустоты.

— Я так не думаю. Уилкоксы произвели на меня впечатление людей искренних, особенно миссис Уилкокс.

— Да и я тоже не думаю. Но Пол с виду был такой сильный. А всякие неожиданности только усугубили ситуацию, и я поняла, что ничего хорошего из этого не выйдет — никогда. После завтрака, когда остальные пошли тренировать удары, я сказала ему: «Мы просто потеряли голову», — и он сразу повеселел, хотя и ужасно смутился. Стал говорить, что для женитьбы у него нет денег. Но ему было тяжело продолжать и я прервала его. Тогда он сказал: «Я должен попросить у вас прощения, мисс Шлегель: не понимаю, что на меня нашло вчера вечером». — «И я не знаю, что на меня нашло, — сказала я. — Не будем об этом». Мы расстались, но тут я вспомнила, что накануне написала тебе, и снова испугала Пола. Я попросила его послать за меня телеграмму, потому что он понял, что ты приедешь или что-нибудь в этом роде. Он попытался взять машину, но она понадобилась Чарльзу и мистеру Уилкоксу, чтобы ехать на станцию, и тогда Чарльз сказал, что может послать телеграмму, а мне пришлось сказать, что телеграмма не столь уж важна, потому что и Пол, и Чарльз могли ее прочесть, и хотя я переписывала ее несколько раз, Пол все время говорил, что люди заподозрят неладное. В конце концов, он сам ее отправил, сделав вид, что пошел за патронами, но из-за всех этих проволочек телеграмма попала на почту слишком поздно. Это было самое кошмарное утро. Пол злился на меня все больше и больше, а Иви без конца болтала про крикет, так что я чуть не взвыла. Не понимаю, как я терпела ее столько дней. Наконец Чарльз с отцом отправился на станцию, и я получила твою телеграмму, в которой ты меня предупреждала, что тетушка Джули прибывает этим же поездом, и Пол — о, какой ужас! — сказал, что я все испортила. Но миссис Уилкокс знала.