Шарль Нодье - Инес де Лас Сьеррас

Слева от нас начинался длинный коридор — узкий и такой темный, что мрак не могли рассеять все наши факелы, сгрудившиеся у входа. Перед нами была дверь в жилые покои, или, вернее, ее больше не было, так что нам не стоило никакого труда войти с факелами в руках в квадратный зал, когда-то служивший, должно быть, помещением для солдат. Так по крайней мере мы заключили по двум рядам расшатанных скамей, составлявших его обстановку, и по некоторым остаткам оружия, наполовину съеденного ржавчиной и все еще висевшего на стенах. Мы пересекли зал, причем четыре или пять обломков копий и столько же мушкетных дул покатились нам под ноги. Этот зал упирался под прямым углом в гораздо более длинную, но не очень широкую галерею, по правой стороне которой зияли такие же пустые, как на лестнице, окна с болтавшимися на них остатками прогнивших наличников. Плиты пола в этой части здания так разрушились под действием ветра и дождя, что совсем выскочили из своих гнезд, и только вдоль наружной стены шла узкая, прерывистая полоса пола. Двигаясь в этом направлении, можно было почувствовать, как плиты с подозрительной гибкостью опускаются и поднимаются под ногами, которые погружались в них, словно в плотную, готовую ежеминутно рассыпаться пыль. В местах наименее прочных пол уже совсем обвалился, обнажая причудливо зияющую пустоту; человек менее осторожный, чем я, не прошел бы здесь безнаказанно. Я потащил своих товарищей к левой стене, где путь казался менее опасным. На этой стене висели картины.

— Это картины, — сказал Бутрэ, — это так же верно, как то, что нет бога. Неужто пьяница, породивший этого олуха arriero, добрался-таки до этого места?

— Да нет же! — ответил Сержи с немного язвительным смехом. — Он уснул на церковной паперти в Маттаро, потому что выпитое вино помешало ему идти дальше.

— Я не у тебя спрашиваю, — возразил Бутрэ, наводя свой лорнет на пыльные, исковерканные рамы, разбросанные по стене, висевшие под самыми прихотливыми углами, но неизменно отклонявшиеся от перпендикулярного положения. — Это в самом деле картины, портреты, если я не ошибаюсь. Весь род де Лас Сьеррас позировал в этом логове.

В других обстоятельствах подобные остатки искусства далеких столетий могли бы приковать наше внимание, но мы слишком торопились обеспечить нашему маленькому каравану надежное и удобное пристанище, чтобы тратить время, рассматривая стершиеся картины, краски которых почти исчезли под влажными и черными наслоениями веков. Однако Сержи, дойдя до последних портретов, с волнением поднес к одному из них свой факел и воскликнул, порывисто схватив меня за руку:

— Смотри, смотри на этого рыцаря с мрачным взглядом, с красным султаном, от которого тень падает на лицо. Это, должно быть, сам Гисмондо! Гляди, как чудесно выразил художник в этих молодых еще чертах утомленное сладострастие и тревогу преступника. Какое грустное зрелище!

— Зато следующий портрет порадует тебя, — сказал я, улыбаясь его предположению. — Это портрет женщины, и если бы он лучше сохранился или висел бы ниже, ты стал бы восторгаться красотой Инеc де Лас Сьеррас, ибо точно так же можно предположить, что это она. Даже и то, что еще можно разглядеть, производит сильнейшее впечатление. Сколько грации в этом тонком стане! Как волнующе прелестна эта поза! А эта чудесная рука — о какой совершенной красоте, скрытой от наших глаз, говорит она! Такою должна быть Инеc!

— И такою она была, — продолжал Сержи, притягивая меня к себе, — вот с этого места я только что увидел ее глаза. О! Никогда еще ничью душу не волновал такой страстный взгляд! Никогда еще жизнь в такой полноте не сходила с кисти художника. И если ты проследишь на потрескавшемся полотне за этой нежной линией, где щека закругляется около очаровательного рта, если ты, как и я, уловишь чуть высокомерное движение губ, которые дышат всем упоением любви…

— То я составлю себе, — холодно закончил я его фразу, — несовершенное представление о том, какова должна была быть красивая женщина при дворе Карла Пятого.

— При дворе Карла Пятого, — повторил Сержи, опуская голову. — Это правда.

— Погодите, погодите, — сказал Бутрэ, который благодаря своему высокому росту дотянулся до украшений в готическом духе на нижнем багете рамы и теперь тщательно протирал его платком. — Тут есть имя, написанное по-немецки или по-еврейски, если не по-сирийски, а то, может быть, и на нижнебретонском наречии; но в нем сам черт не разберется. Это все равно, что толковать коран!