Их лица были мокры от пота и слез. Они лежали на земле, гладили друг друга и клялись в любви.
— Да-да! — прошептала Карен. — Сейчас!
Дов вскочил на ноги, сжал кулаки и крикнул:
— Нет, этого не будет!
Стало тихо. Только негромко плакала Карен. Дов опустился перед ней на колени.
— Пожалуйста, не плачь.
— О, Дов, что же нам делать? Я перестаю жить, когда тебя нет. Когда тебя вижу, просто становлюсь больной — так хочу тебя.
— Во всем виноват я, — сказал он. — Нельзя так распускаться. Пока не поженимся, ничего не будет.
Он протянул руку и помог ей встать.
— Не смотри на меня так, Карен. Я никогда не сделаю такого, чего тебе пришлось бы стыдиться.
— Я тебя люблю, Дов. Я не стыжусь и не боюсь признаться, что хочу быть твоей.
— А я не стану этого делать, — ответил он.
Они помолчали.
— Ладно, давай вернемся, — сказала Карен с горечью.
Китти изъездила Израиль вдоль и поперек и хорошо знала, как живет молодежь в новых поселках. Отправляясь в Нахал-Мидбар, она понимала, что ничего хорошего не увидит, но все-таки у нее сжалось сердце, когда она увидела эту адскую печь под носом у свирепых головорезов.
Карен повела Китти по кибуцу, с гордостью показывая, что удалось сделать за три месяца: несколько дощатых бараков и распаханные дунамы земли. Тем не менее поселок производил страшноватое впечатление. Китти подумала, что днем парни и девушки до изнеможения работают, а ночью еще несут охрану.
— Через пару лет, — мечтала Карен, — везде будут деревья и цветы. Лишь бы хватило воды.
Спасаясь от беспощадного солнца, они забрались в палатку, где размещалась санчасть Карен, и напились воды. Из палатки открывался вид на колючую проволоку и окопы. Часть молодых кибуцников работала в поле на солнцепеке, другие их охраняли. В одной руке меч, в другой — плуг. Так когда-то восстанавливали стены Иерусалима. Китти посмотрела на Карен. Девушка так молода, мила. Несколько лет в этом аду — и она состарится.
— Ты действительно собираешься домой? Не могу поверить, — сказала Карен.
— Я попросилась в отпуск на год: ужасно соскучилась по дому. А теперь, когда и ты уехала… Почему бы мне не пожить в свое удовольствие? Может быть, я еще вернусь в Израиль, но пока не знаю.
— А когда ты уезжаешь?
— После Пасхи.
— Так скоро? Это ужасно, Китти.
— Ты уже взрослая женщина, Карен. У тебя целая жизнь впереди.
— Я не представляю, как жить без тебя.
— Мы будем переписываться. Кто знает, может быть, после четырех лет на этом вулкане мне станет скучно в тихом месте.
— Ты обязательно вернешься, Китти.
Китти улыбнулась:
— Время покажет. А как поживает твой Дов? Я слышала, он уже кончил институт.
Карен не стала говорить, что Дова посылают в Америку, знала — Китти примет его сторону.
— Дова направили в долину Хулы. Там прокладывают каналы и делают дренаж, чтобы спустить воду в Тивериадское озеро.
— Дов стал важной шишкой. Мне о нем рассказывали удивительные вещи. Он сможет приехать сюда на Пасху?
— Боюсь, что нет.
Китти щелкнула пальцами.
— Слушай, у меня идея! Иордана пригласила меня на Пасху в Яд-Эль, и я обещала приехать. Дов работает где-то там рядом. Почему бы и тебе не выбраться в Яд-Эль?
— Я должна провести Пасху в своем кибуце.
— Проведешь ее там еще сто раз. А мне это был бы такой подарок на прощанье!
Карен улыбнулась:
— Ладно, приеду.
— Чудно! Ну, теперь расскажи — как он, твой кавалер?
— Он хороший… мне кажется, — глухо пробормотала Карен.
— Вы что же — поссорились?
— Разве он станет со мной ссориться? Он, Китти, иногда такой благовоспитанный, что хоть на стенку лезь!
— Понимаю, — сказала Китти, подняв брови. — А ты уже взрослая восемнадцатилетняя женщина, не так ли?
— Я не знаю, что делать, Китти. С ума схожу, как только подумаю о нем. А потом он приезжает, и каждый раз — это его треклятое благородство. Его могут отправить куда-нибудь, прежде чем мы успеем пожениться. Я хочу отдаться ему.
— Ты его очень любишь?
— Просто умираю. Плохо, что я так прямо говорю об этом?
— Нет. Разве бывает большее счастье, чем так любить?
— Китти… Мне ужасно хочется быть с ним. Это плохо? Это плохо?
Китти вспомнила, как она говорила Ари о непорядочности Иорданы из-за тех счастливых минут, которые та тайком проводила с Давидом. Как часто потом она жалела об этих словах. Давид уже три года мертв, а Иордана все еще не оправилась от горя и, пожалуй, до самой смерти не оправится. Сколько дней осталось Дову и Карен? Этот народ по ту сторону проволоки — разве он даст пожить? Карен… ее дорогое дитя.
Читать дальше