Лидия Зиновьева-Аннибал - Тридцать три урода. Сборник

З. Н. Гиппиус отозвалась на просьбу редактора «Весов» и… «похоронила „Тридцать три урода“ в „Братской могиле“»(так называлась статья), как бездарное и оттого «невинное» произведение, найдя повод ядовито похвалить автора: «Даже моралист не почувствует там (в романе. — М.М.) никаких „гадостей“, не успеет, — так ему станет жалко г-жу Зиновьеву-Аннибал. И зачем ей было все это писать! Ей-Богу, она неглупая, прекрасная, простая женщина, и даже писать она умеет недурно…» [32] См.: Антон Крайний. Братская могила// Весы. 1907. № 7. . Недовольство критика также было продиктовано иной, чем у Зиновьевой-Аннибал, литературной позицией: в трактовке страсти Гиппиус принципиальным образом расходилась с автором «Тридцати трех уродов». Ей были глубоко чужды дионисийские восторги, и она сожалела, что «никто теперь не соединится… ни с какой женщиной» «без дурмана, без полубеспамятства, без человекоубийства», «потому что… ненормально ему это больше» [33] Цитата из рассказа «Тварь» // Гиппиус З. Н. Алый меч: Рассказы. Кн. 4. СПб., 1906. С. 347. . Ее идеал — влюбленность, в которой «истаивает» пол. Гиппиус была убеждена, что возникающее при любом, даже самом полном, слиянии душ и тел ощущение неудовлетворенности исчезает при влюбленности — чувстве, не похожем ни на какое другое, ни к чему определенному не стремящемся. Она видела во влюбленности знак «оттуда», обещание чего-то, что может составлять счастье нашего «душе-телесного существа».

Существует соблазн заключить «Тридцать три урода» в рамки феминистской литературы, ратующей за свободу, права женщин и в любовной сфере. Ведь известно, что Зиновьева-Аннибал отдала дань увлечению феминистским движением начала XX века. Писательница придавала большое значение объединению женщин и даже параллельно с мужскими собраниями «друзей Гафиза», которые устраивал на «башне» Вячеслав Иванов, создала свой «женский Гафиз», или, как она назвала его, «Фиас» [34] Фиас ( греч .) — торжественное шествие в честь Вакха. Так же называлось культовое объединение сверстниц, в котором творила Сафо. . Участницы собраний — Маргарита Сабашникова, жена Георгия Чулкова Надежда Григорьевна, его сестра Любовь Ивановна, жена Блока Любовь Дмитриевна Менделеева — должны были соответствующим образом одеваться, приносить ими написанные произведения, рассуждать о прекрасном. Эти собрания призваны были научить женщин быть счастливыми друг с другом. На деле, правда, вышло иначе. Вот как отозвалась об этих попытках Сабашникова: «Лидия мечтала о замкнутом кружке женщин, где каждая душа раскрывалась бы свободно. <���…> Мы должны были называть друг друга иными именами (сама Сабашникова получила имя Примаверы. — М.М.), носить особые одежды, создавать атмосферу, приподнимающую над повседневностью. <���…> Приглашены были <���…> также простодушная жена Чулкова и какая-то учительница народной школы, ничего не понимавшая, она вела себя почти непристойно. Других желающих не нашлось. Вечер прошел скучно, никакой духовной общности не возникло. Лидия отказалась от подобных опытов» [35] Воспоминания о Максимилиане Волошине. С. 125. .

И все же в стремлении женщин к объединению Зиновьева-Аннибал видела симптом нового времени. В рецензии на книгу провозвестницы феминизма во Франции известной актрисы и писательницы, жены Мориса Метерлинка, Жоржетт Леблан «Выбор жизни» она нашла точную формулировку для характеристики этих настроений: союз женщин должен основываться на инстинкте влюбленности в свой пол, выражающемся одновременно и в нежной жалости к себе, и в обожествлении собственной красоты. Тогда «все их слабости» станут «венком силы и любви над жизнью мужчин» [36] Весы. 1904. № 8. С. 60. . И, может быть, не столь уж не прав был С. Городецкий, в этюде о ее творчестве написавший, что именно «женское тело, женская душа, женская доля почувствованы ею с великой простотой и остротой» [37] Городецкий С. Огонь за решеткой//Золотое руно. 1908. № 3–4. С. 97. .

Но в «Тридцати трех уродах» автор в отличие от оптимистической «мужской» версии, предложенной М. Кузминым в его романе «Крылья», давала трагический вариант разрешения исследуемой любовной коллизии. Герой Кузмина, следуя предначертанному ему пути любви, обретал «крылья», возможность совершенствоваться и наслаждаться красотой. Ни намека на вероятность трагического исхода, на возможность страдания. Впрочем, так и должно было происходить в мире кузминских «условностей», где каждый из «плавающих-путешествующих» [38] У М. Кузмина есть сборник критических статей «Условности» (1922) и роман «Плавающие-путешествующие» (1915). обязательно достигал гавани радости…