Лидия Зиновьева-Аннибал - Тридцать три урода. Сборник

Культ Диониса, идеи «живой жизни», плодотворность для творчества экстатического состояния [4] Понятие «экстазы» также трактовалось в духе неоплатонической теории: как средство познания, восходящего «к первобытному верованию в божественное, вдохновенное озарение познающего духа» // Там же. С. 322. , позволяющего проникать в тайны Вселенной, восстанавливать разрушенные связи человека с миром, — все это должно было, по мнению собиравшихся на «башне», помочь преодолеть остро ощущаемое человеком XX столетия одиночество, отпадение от природной космической жизни. По утверждению Бердяева, Лидия Дмитриевна была по сравнению с мужем «более дионисической, бурной, порывистой, революционной по темпераменту, стихийной, вечно толкающей вперед и ввысь» натурой. «Такая женская стихия в соединении с утонченным академизмом Вяч. Иванова <���…> образовывала талантливую, поэтически претворенную атмосферу общения, никого и ничего из себя не извергавшую и не отталкивающую» [5] Иванова Л. Указ. соч. С. 320–321. .

Знавшие упоминали о необычайном ее внимании к человеку, о понимании ею того, что человек не только великая ценность, неповторимая и незаменимая, но и святыня. Поражали ее «прямодушие и отзывчивость» (Г. Чулков), «мудрая понятливость» (С. Ауслендер), «особый талант общения с людьми» (А. Тыркова). Она умела с одинаковой доброжелательностью выслушивать остроты английского джентльмена, символические рассуждения петербургского эстета, горячую несвязную просьбу деревенской бабы. В молодости Зиновьева-Аннибал увлекалась социалистическими учениями, устраивала на квартирах сходки революционеров. Вышла замуж за своего учителя К. Шварсалона, завороженная его пропагандистскими речами. Даже первый свой рассказ написала под влиянием народнических идей. Потом разочаровалась, распрощалась со своими увлечениями… Но умерла, помогая людям: заразилась скарлатиной, ухаживая в Загорье (имение друзей) за заболевшими крестьянскими детьми.

Ошеломляющ был рассказ Вяч. Иванова о ее последних минутах. Он сохранился в передаче М. Волошина: Вячеслав «лег с ней на постель, поднял ее. Она прижимала его, легла на него и на нем умерла. Когда с него сняли ее тело, то думали, что он лежит без чувств. Но он встал сам, спокойный и радостный. Ее последние слова были: „Возвещаю вам великую радость: Христос родился“».

Потом открылись новые подробности. «Тут я простился с ней, — рассказывал В. Иванов. — Взял ее волос. Дал ей в руки свои. Снял с ее пальца кольцо — вот это с виноградными листьями, дионисическое, и надел его на свою руку. Она не могла говорить. Горло было сдавлено, распухло. Сказала только слово: „Благословляю“. Смотрела на меня. Но глаза не видели. Верно, был паралич. Ослепла. Сказала: „Это хорошо“. <���…>

Так я с ней обручился. И потом я надел себе на лоб тот венчик, что ей прислали: принял схиму…» [6] Волошин М. История моей души. Дневник // Волошин М. Средоточие всех путей. М., 1989. С. 508. .

Похороны состоялись несколько дней спустя в Петербурге. На венке от мужа надпись: «Мы две руки единого креста».

Крест для Иванова был началом жизни, все живое приобщалось к кресту. Лидия Дмитриевна оставалась для него живой. Во всех его скитаниях рядом с ним был ее портрет, написанный после смерти Маргаритой Сабашниковой. Еще многие годы она являлась ему в снах и видениях, беседовала с ним, давала ему советы. Так, в одно из «посещений» «завещала» ему свою дочь, Веру Шварсалон: «Дар мой тебе дочь моя, в ней приду» [7] Иванов Вяч. Собр. соч. Т. 2. Брюссель, 1974. С. 697. , — что определило последующую личную судьбу Иванова, женитьбу на падчерице, рождение сына Дмитрия.

Вскоре после ее смерти поэт дал зарок: написать сорок два сонета и двенадцать канцон — «по числу лет нашей жизни и лет жизни совместной» [8] Иванов Вяч. Там же. С. 768. . Они составили раздел «Любовь и смерть» в его книге «Cor ardens», посвящение к которой звучало:

Знакомство же с «Мэнадой» состоялось в 1895 году, когда Зиновьева-Аннибал, «золотоволосая, жадная к жизни, щедрая», с тремя детьми бежала от мужа за границу и там, скитаясь по Европе, встретила «узкоплечего немецкого школяра-мечтателя, втихомолку слагавшего странные стихи, и взяла его, повлекла, поволокла» [9] Герцык Е. Воспоминания. Париж, 1973. С. 40. .