Винсенто Бласко Ибаньес - Обнаженная Маха

Он разворачивал пожелтевшие листы и прочитывал по несколько строк из каждого: читал с удивлением и простодушным восторгом, будто те письма писал не он, а кто-то другой. Сколько в них страсти! Даже не верится, что он мог так высказываться, так любить свою Хосефину!.. Просто невероятно, что такая пылкая нежность угасла и в последние годы они совсем охладели друг к другу. Реновалес уже не вспоминал, какие неприятности отравляли их супружескую жизнь и снова видел свою жену юной и привлекательной: она ласково улыбалась и смотрела на него влюбленными глазами.

Он читал и читал, письмо за письмом, и никак не мог оторваться от них. Восхищался сам собой, удивлялся, что среди буйства плотской страсти прожил молодость так целомудренно; да, он любил только свою жену, его чувство к ней всегда было невинным и чистым. И Реновалес чувствовал теперь острую радость, пронизанную легкой грустью, словно старик, смотрящий на свой ​​давний портрет и вспоминающий весну своей жизни. Вот каким он, оказывается, был! И ему показалось, что из глубины души возник укоризненный голос: «Да, когда-то ты был добрым и честным».

Он так погрузился в чтение, что забыл о времени. Вдруг в ближнем коридоре затопали шаги, зашуршало платье, и прозвучал голос дочери, а на улице раздался автомобильный гудок: то Реновалеса торопил его зять. Художник испуганно вздрогнул — он не хотел, чтобы дочь поймала его с поличным; поспешно вытащил из футляров ордена и ленты и закрыл шкаф.

Академическая церемония кончилась для Реновалеса почти провалом. Графини он показался очень значительным — бледный от волнения, на груди — созвездие ценных звезд, белая манишка пересечена несколькими цветными полосами. Среди всеобщего внимания он встал и, держа в руке тетрадь, начал читать свою речь. Но вскоре в зале поднялся ропот, в конечном итоге почти заглушивший его голос. Читал он глухо, с поспешностью школьника, что стремится как можно скорее произнести урок, не задумываясь о смысле слов. Казалось, он бормочет монотонную и скучную молитву. Будто и не было долгих тренировок в мастерской, когда он так добивался выразительности звучания и тщательно отрабатывал эффектные театральные жесты! Видимо, его мысли витали где-то еще, далеко, очень далеко от этой торжественной церемонии, а его глаза не видели ничего, кроме букв. Элегантная публика разошлась, удовлетворенная тем, что был повод собраться лишний раз. Над речью нового академика смеялось много уст, скрывающихся за газовыми веерами — дамы радовались, что хоть так могут досадить своей любимой подруге графине де Альберка.

— Просто ужас, голубушка! Как же скучно он бубнил!

Проснувшись на следующее утро, маэстро Реновалес почувствовал настойчивое желание подышать свежим воздухом, оказаться на свету, на просторе, и вышел из дому прогуляться. Не останавливаясь, прошел по проспекту Кастельяна до безлесных холмов, которые начинались за выставочным дворцом.

Вчера вечером он обедал в доме де Альберка, где в честь его поступления в академию устроили небольшой пир. На нем присутствовали почти все важные сеньоры, постоянные гости графини. Хозяйка дома сияла радостью, словно праздновала свой ​​триумф. Граф проявлял к славному маэстро знаки глубокого уважения, ведь тот только что сделал самый большой шаг к вершинам художнической славы. Чувствуя глубокое уважение ко всяким отличиям, граф умильно смотрел на медаль академика, пожалуй, единственную, какой он никогда не смог бы присоединить к своей коллекции наград.

Спал Реновалес ночью очень плохо. Шампанское, выпитое на банкете у графини, не развеселило его, — наоборот, он стал еще печальнее. Вернулся домой с каким-то страхом, словно там его ждало что-то необычное, что-то такое, чего он не мог понять своим растревоженным умом. Сбросил праздничный костюм, в котором промучился несколько часов, и лег в постель, удивляясь, откуда могло взяться то смутное чувство страха, что беспокоило его по дороге домой. Ничего удивительного у себя он не увидел, комната имела такой же вид, как и вчера или позавчера. Утомленный после академической церемонии, отупевший и размякший от съеденного и выпитого на банкете, художник спал крепко и за всю ночь ни разу не проснулся; но сон был тяжелым, длился целую вечность и часто прерывался кошмарами.

Уже поздно утром его разбудили шаги слуги, убирающего в соседней комнате. Увидев разбросанную и смятую постель, почувствовав капли холодного пота на лбу и слабость во всем теле, он понял, что спал плохо и всю ночь ворочался с боку на бок.