Джеймс Купер - Зверобой

— Очень жаль, Юдифь, что даже над могилами родителей ты способна думать о платьях. Знаешь, если ты действительно разлюбила наряды, то останемся жить здесь, а Непоседа пусть идет куда хочет.

— От всей души согласна на второе, но на первое никак не могу согласиться, Гетти. Отныне мы должны жить, как подобает скромным молодым женщинам. Значит, нам никак нельзя остаться здесь и служить мишенью для сплетен и шуток грубых и злых на язык трапперов и охотников, которые посещают это озеро. Пусть Непоседа уходит, а я уж найду способ повидаться со Зверобоем, и тогда вопрос о нашем будущем разрешится быстро. Но солнце уже село, а ковчег отплыл далеко; давай вернемся и посоветуемся с нашими друзьями. Сегодня ночью я загляну в сундук, а завтра мы решим, что делать дальше. Что касается гуронов, то их легко будет подкупить теперь, когда мы можем распоряжаться всем нашим имуществом, не опасаясь Томаса Хаттера. Если только мне удастся выручить Зверобоя из их рук, мы с ним за какой-нибудь час поймем друг друга.

Юдифь говорила твердо и решительно, зная по опыту, как нужно обращаться со своей слабоумной сестрой.

— Ты забываешь, Юдифь, что привело нас сюда! — укоризненно возразила Гетти. — Здесь могила матушки, и только что рядом с ней мы опустили тело отца. В этом месте нам не пристало так много говорить о себе. Давай лучше помолимся, чтобы господь бог не забыл нас и научил, куда нам ехать и что делать.

Юдифь невольно отложила в сторону весло, а Гетти опустилась на колени и вскоре погрузилась в свои благоговейные, простые молитвы.

Когда Гетти поднялась, щеки ее пылали, Гетти всегда была миловидной, а безмятежность, которая выражалась на ее лице в эту минуту, сделала его положительно прекрасным.

— Теперь, Юдифь, если хочешь, мы можем ехать, — сказала она. — Камень или бревно можно поднять руками, но облегчить сердце можно только молитвой. Почему ты молишься не так часто, как в детстве, Юдифь?

— Ладно, ладно, дитя, — сухо отвечала Юдифь, — теперь это не важно. Умерла мать, умер Томас Хаттер, и пришло время, когда мы должны подумать о себе.

Челнок медленно тронулся с места, подгоняемый веслом старшей сестры; младшая сидела в глубокой задумчивости, как бывало всегда, когда в ее мозгу зарождалась мысль более отвлеченная и более сложная, чем обычно.

— Не знаю, что ты разумеешь под нашей будущностью, Юдифь, — сказала она вдруг. — Мать говорила, что наше будущее — на небесах, но ты, видимо, думаешь, что будущее означает ближайшую неделю или завтрашний день.

— Это слово означает все, что может случиться и в том и в этом мире, милая сестра. Это торжественное слово, Гетти, и особенно, я боюсь, для тех, кто всего меньше думает о нем. Для нашей матери будущим стала теперь вечность. Для нас — это все, что может случиться с нами, пока мы живем на этом свете… Но что такое? Гляди: какой-то человек проплыл мимо «замка», вот там, в той стороне, куда я показываю; он теперь скрылся. Но, ей-богу, я видела, как челнок поравнялся с палисадом!

— Я уже давно заметила его, — спокойно ответила Гетти, ибо индейцы нисколько не пугали ее, — но я не думала, что можно говорить о таких вещах над могилой матери. Челнок приплыл со стороны индейского лагеря, и там сидит только один человек; кажется, это Зверобой, а не ирокез.

— Зверобой! — воскликнула Юдифь с необычайным волнением. — Этого быть не может! Зверобой в плену, и я все время только о том и думаю, как бы его освободить. Почему ты считаешь, что это Зверобой, дитя?

— Ты можешь судить об этом сама, сестра: челнок снова виден, он уже проплыл мимо «замка».

В самом деле, легкая лодка миновала неуклюжее строение и теперь направлялась прямо к ковчегу; все находившиеся на борту судна собрались на корме, чтобы встретить приближающийся челнок. С первого взгляда Юдифь поняла, что сестра ее права и что в челноке действительно Зверобой. Он, однако, приближался так спокойно и неторопливо, что она удивилась: человек, которому силой или хитростью удалось вырваться из рук врагов, вряд ли мог действовать с таким хладнокровием. К этому времени уже почти совсем стемнело и на берегу ничего нельзя было различить. Но на широкой поверхности озера еще кое-где мерцали слабые отблески света. По мере того как темнело, тускнели багровые блики на бревенчатых стенах ковчега и расплывались очертания челнока, в котором плыл Зверобой. Когда обе лодки сблизились — ибо Юдифь и ее сестра налегли на весла, чтобы догнать неожиданного посетителя, прежде чем он доберется до ковчега, — даже загорелое лицо Зверобоя показалось светлее, чем обычно, под этими красными бликами, трепетавшими в сумрачном воздухе. Юдифь подумала, что, быть может, радость встречи с нею внесла свою долю в это необычное и приятное выражение. Она не сознавала, что ее собственная красота тоже много выиграла от той же самой естественной причины.