Меня, однако, жестоко мучила совесть при мысли, что недоверием своим я унижаю любезную Теофею; в вихре чувств, поднявшихся на ее защиту, я спрашивал себя: есть ли у меня достаточные сетования, чтобы допустить столь оскорбительное соглядатайство?
За всю ночь не произошло ничего, что огорчило бы меня. Несколько раз я даже подходил к ее двери. Я напряженно прислушивался. Малейший звук будил во мне подозрения, а когда из комнаты мне послышался легкий шорох, я чуть было не постучался, чтобы мне отворили. Начинало светать, и я в конце концов собрался удалиться, как вдруг дверь Теофеи распахнулась. Сердце у меня похолодело от смертельного испуга; выходила сама Теофея в сопровождении камеристки. Сначала это раннее пробуждение смутило меня, но я тут же вспомнил, что она несколько раз говорила о том, что в жаркие дни, какие тогда стояли, она по утрам выходит в сад, ведущий к морю. Я следил за нею взглядом и успокоился, лишь когда убедился, что она направляется по этой именно дорожке.
Казалось бы, я должен был удовлетвориться плодами проведенной таким образом ночи и после удачного опыта мог бы спокойно предаться сну, в котором весьма нуждался. Между тем на сердце у меня стало лишь чуточку легче. Шорох, донесшийся из спальни Теофеи, все же внушал мне некоторое сомнение. Ключ остался в двери. Я вошел в комнату в расчете обнаружить кое-какие признаки того, что тревожило меня. Быть может, сама Теофея коснулась стула или занавеси? Но, внимательно осматривая комнату, я обнаружил дверцу, ведущую на потайную лесенку, на которую мне еще не случалось обратить внимания. При виде дверцы воображение мое разыгралось с новой силою.
— Вот путь графа! — горестно воскликнул я. — Вот источник моего позора и твоего преступления, презренная Теофея!
У меня не хватит слов передать волнение, с каким я осмотрел все переходы, чтобы проследить, куда ведет лестница. Она вела в уединенный дворик, а калитка, выходящая на него, оказалась крепко запертой. Но ведь ночью она могла быть отворена? Мне пришло в голову, что самый точный ответ мне даст еще не убранное ложе Теофеи. Я жадно ухватился за эту мысль. Я подошел к постели, охваченный новым приступом тревоги, словно вот-вот прикоснусь к доказательствам, не оставляющим уже никаких сомнений. Я проверил малейшие подробности, очертания постели, состояние простынь и одеял. Я дошел до того, что прикинул, сколько места требуется самой Теофее и нет ли вмятин за пределами пространства, которое, по моим соображениям, должно занимать ее тело. Ошибиться тут было невозможно, и, хотя я и понимал, что от сильной жары она могла разметаться на постели, мне казалось, что я в любом случае узнаю ее следы. Исследование это, продолжавшееся долго, привело к последствиям, каких я никак не ожидал. Я не обнаружил ничего предосудительного, и сердце мое стало постепенно успокаиваться; вид ложа, где моя бесценная Теофея только что отдыхала, контуры ее тела, запечатленные на нем, легкое тепло, еще веявшее от белья, и нежное ее дыхание, еще носившееся вокруг, до того меня растрогали, что я покрыл бесчисленными поцелуями предметы, к которым она прикасалась. Я совсем забылся за этим упоительным занятием, а за минувшую бессонную ночь так устал, что меня охватила неодолимая дрема, и я крепко заснул на том самом месте, где недавно покоилась она.
Тем временем Теофея гуляла в саду, и нет ничего удивительного, что там она встретилась с графом, ибо в доме установился своего рода обычай выходить в сад, чтобы до полуденного зноя подышать морским воздухом. Туда ходили даже разные люди из окрути, что придавало саду вид общественного гулянья.
Случаю угодно было, чтобы в тот день в саду оказался капитан французского корабля, накануне зашедшего в гавань, а с капитаном — несколько пассажиров, которых он вез из Неаполя. Очарование Теофеи, на которую трудно было смотреть без восторга, привлекло к ней внимание иностранцев, а граф, узнав в капитане француза, сказал ему несколько любезных слов, и это содействовало их сближению. Граф выведал у капитана не только кое-что о своих делах, но частично и о моих, ибо капитан, увидев наш корабль в гавани, справился у матросов, находившихся на его борту, откуда они плывут и кого везут, а я не наказывал этим грубым людям хранить обо мне молчание; поэтому они и сказали, какую я занимал должность. Граф, узнав об этом, крайне удивился: как же это ему не было известно о моем пребывании в Ливорно, хотя из слов капитана следовало, что я там уже несколько дней. Приняв все это во внимание, граф уже не сомневался, что я тот самый, о ком шла речь, однако по каким-то соображениям я желаю сохранить инкогнито. Чувствуя себя не в силах справиться с впечатлением, произведенным на него Теофеей, он теперь сожалел, что не был с нею так почтителен, как следует быть с моей дочерью. Но, даже не будучи с ним близко знаком, я всегда принимал его за человека не простого звания; особенно утвердился я в этом мнении, когда он, подробнее расспросив обо мне и считая Теофею моей дочерью, вознамерился просить ее руки. Он решил воспользоваться прогулкой в саду и поговорить с ней о своем намерении, поэтому гуляли они гораздо дольше обычного, и только около полудня он проводил ее домой.
Читать дальше