Марсель Эме - Вуивра

Арсену показалось, что он не смог внятно выразить свою мысль. Священник слушал его внимательно и хмуро, так, словно до него не доходил смысл сказанного.

— Послушайте, господин кюре, я вот что хочу вам сказать: мне случалось делать с Вуиврой то, о чём вы сами можете догадаться. Разумеется, когда-нибудь я расскажу вам обо всём на исповеди, но уж не буду с этим так торопиться, как в первый раз. Я подожду и месяц, и два, а то и больше.

— Несчастный! Вот этого-то я и опасался! Яд привычки! Это самый верный яд из всех, которые только может влить в нас бес! Если ты не опомнишься немедленно, ты пропал. Ты мне, кстати, так и не сказал, встречался ты с ней ещё или нет.

— Да так как-то, бывает иногда. Она, понимаете ли, девушка неплохая.

— Ты определённо её защищаешь. Арсен, я вижу, ты попал в плохое положение. А что-нибудь другое она тебе предлагала? Ты меня понимаешь, я надеюсь?

Но Арсен не ответил на вопрос священника и жестом показал ему на приближавшегося к ним по дороге Юрбена.

— С самого утра он без передышки ходит между нашим домом и своим. Вы, может, знаете, что он этой ночью построил себе дом? Вон, смотрите, совсем рядом.

— Верно, мне об этом говорили, но я только что проехал мимо него и не заметил. Где же у меня были глаза?

Пока священник поздравлял Юрбена, Арсен попрощался с ними и неторопливо направился в сторону леса. Он, как и говорил, дошёл до Старой Вевры, чтобы оценить состояние лугов. Коровы выщипали всю траву, не тронув только торчавшие кое-где пучки тростника. От давно уже скошенной ржи Мендёров осталась только потемневшая от солнца стерня. Пока Арсен раздумывал, стоит ли вспахивать луг осенью, перед ним возникла, вызвав чувство досады, фигура Бейя. Жених Розы Вуатюрье, как они договаривались, должен был подойти прямо к пруду Ну, и встречаться заранее им не было никакой необходимости. Бейя был без пиджака, в холщовых туфлях на верёвочной подошве, и было совсем незаметно, чтобы он волновался.

— Я немного опоздал, но мне не хотелось бегать высунув язык. А всё Реквием виноват. Только что у Жюде как стал на меня давить.

Бейя давно отказался от местного диалекта и говорил на языке, изобилующем жаргонными выражениями, которые немного сбивали Арсена с толку.

— Он уже был под газом. И принялся драть глотку в кабаке, что тут собрались одни мужланы, что Робиде, дескать, маркиза и дочка нотариуса, и что у неё десять тысяч франков ежегодно дохода. Тут уж я не выдержал и сказал ему: «Знаю я твою Робиде, видел, как её использовали поляки ночью за пятьдесят су у площади кармелитов. Днём такая старуха не сыскала бы ни одного охотника даже за десять су». — «Свинья, — говорит он мне, — это ты из ревности клевещешь». — И ну давай орать, что Робиде только-только исполнилось двадцать лет, что к ней до января ни один мужчина не прикасался, что у неё приданое, как у супрефектовой жены, и что первого, кто скажет обратное, он, Реквием, закопает заживо в землю. И тут я…

Они шли рядом по лугу. Бейя витийствовал, вдавался в малейшие, порой совершенно пустые, подробности своей ссоры с Реквиемом и, казалось, совсем забыл о трудной партии, которую ему предстояло сыграть. Впрочем, он подошёл к этой теме сам. Однако вовсе не для того, чтобы взвесить свои шансы или наметить план. Преисполненный самодовольства, он считал, что успешный исход затеи уже обеспечен, и мыслей о провале в его голове просто не возникало. Он думал только о том, как события будут развиваться потом, после того как он вступит во владение рубином. В своём воображении он, продав рубин, покупал самое большое в Безансоне кафе, самый модный парикмахерский салон, американский автомобиль, брал на содержание актрису из Муниципального театра, которую прошлой зимой видел в «Мушкетёрах в монастыре», намереваясь одновременно спать со всеми молоденькими девушками, которые будут у него работать. Арсену была противна ничтожность его разглагольствований, а ещё больше — его неспособность не только сосредоточиться на ожидающих его трудностях, но даже помыслить о них. Подобное неумение и нежелание трезво оценить ближайшую перспективу, обдумать последовательный план действий, казалось ему в мужчине серьёзным, непростительным пороком. И он уже почти ненавидел Бейя.

— Я, возможно, съезжу в Париж, чтобы продать рубин. Во всяком случае, как только продам, тут же пришлю тебе твою долю. Половину — мне, половину — тебе. Я в таких делах, знаешь ли, человек надёжный.

— О половине не может быть и речи, — возразил Арсен. — Ты дашь мне четверть, как условились. Ведь рискуешь-то ты, а не я.