Марсель Эме - Вуивра

Служитель Господа, успевший дойти лишь до входной молитвы, был не в состоянии мысленно оторваться от битвы с князем тьмы, к которой он готовился. Он не сомневался в том, что Вуивра ступила на землю его прихода, чтобы поймать его в ловушку, и не без гордости думал о том, что его священнический сан и чистота сердца, сделав из него поборника божьего дела в Во-ле-Девере, тем самым совершенно естественно обрекали его на ненависть и происки лукавого. Но он был уверен, что с божьей помощью победит, и уже заранее радовался своему будущему триумфу. Всякий раз, поворачиваясь лицом к пастве, он умилялся при мысли о своей победе, благодаря которой его приход воссияет верой и надеждой. На хорах и перед алтарём, по обе стороны прохода на коленях друг против друга стояли мальчики и девочки, и священник ощущал свою значительность оттого, что ему выпала доля печься об этих невинных душах. За скамьями для девочек, высоко подняв головы и чуть опустив глаза, чтобы читать в раскрытых на аналоях толстых книгах, пели четверо мужчин, составлявших хор: «Sicut erat in principio et nunc et semper…» [1] Да будет так в начале и ныне и присно… (лат.) . — а чуть подальше, в самом нефе, располагалось ядро прихожан, души тяжёлые и не поддающиеся влиянию, в которых дьявол, возможно, найдёт место для своих маневров и которые нужно будет от него отстоять. Несколько раз священник пытался найти глазами среди мужчин, стоявших в глубине храма, Арсена Мюзелье, думая, что хорошо бы поговорить с юношей, который уже достаточно близко познакомился с врагиней.

А вот Арсен о Вуивре не думал. Кстати, он больше уже не видел в ней бесову дочь. Её тело, искрящееся здоровьем, её речи без обиняков, исходящий от неё вольный аромат свежей воды и утра делали её настолько чистой, настолько лишённой какой бы то ни было таинственности, что она выглядела полной противоположностью тем интригам и тёмным козням, с которыми в его сознании ассоциировался образ Сатаны. Не слишком любознательный в том, что касается первопричин вещей, он не мудрствуя лукаво принимал Вуивру просто за несколько своеобразную особь человеческой породы. Ему ничего не стоило принять это явление, как одно из многих других, простых и привычных явлений, которые он, подобно всем остальным людям, принимал без объяснения.

Арсен следил за мессой, почти не отвлекаясь, и даже черпал в ней глубинные радости отнюдь не мистического свойства. Деревня, которая была для него своего рода вселенной, присутствовала здесь в целостном виде, составляя некий, хотя и искусственный порядок, не столь подлинный и сложный, как порядок обыденной жизни, но удобный для ума и приятный для глаз. Господь легко узнавал здесь своих прилежных работников, молившихся и бравшихся за плуг с одинаковым усердием, носивших опрятную одежду и чистое бельё. Расставшись со скотом, вымыв с мылом лица и руки, деревня возрождалась от тягот недели и забывала о земле, вглядываясь в огромное око Господа, изображённое под сводом апсиды. В те моменты, когда от звучания фисгармонии или пения у Арсена вздымалась грудь, он уносился духом на хоры к детской скамье. Как и в то далёкое, самое первое воскресенье, когда он, четырёхлетний мальчик, сидел на той скамье, Арсен вновь поражался невероятному видению. Кузнец, который обычно представал перед ним в отсветах своей кузницы, с голыми руками и в кожаном фартуке на животе, стоял у аналоя в чёрном пиджаке, накрахмаленной рубашке и пел по-латыни. Да-да, по-латыни. И Ноэль Мендёр, Леон Жендр и Жюльен Метро тоже пели по-латыни. На скамье для девочек он вновь видел Жюльетту, более миловидную и более серьёзную, чем её подруги, и взгляды их вновь и вновь встречались. Иногда ему казалось, что он видит там и Белетту, такую маленькую, что её можно было принять за одну из тех крошек, которые ещё изучают катехизис.

На самом деле Белетта находилась на одной из больших скамей нефа вместе с Луизой и её невесткой. Обыкновенно она довольно часто, несмотря на замечания Луизы, оборачивалась, чтобы встретиться взглядом с Арсеном. Но случай с куклой немного отдалил их друг от друга. Гуляя по вечерам, они теперь почти не разговаривали, а редкие слова, какими они обменивались, только усиливали обоюдное чувство неловкости, поскольку были далеки от того, что занимало их мысли. Обычно Белетта скучала на мессе, но в это утро она молилась Деве с исступлением, о котором Луиза и не подозревала. «О Святая Мария, о Богородица, сделай так, чтобы я выросла, — говорила она шёпотом. — А то я такая маленькая, что голова у меня не выше спинки церковной скамьи. Сделай так, чтобы я выросла хотя бы на полголовы. Я ведь прошу тебя только о том, что мне причитается. В прошлом месяце мне исполнилось шестнадцать лет, а все говорят, что я выгляжу на двенадцать. О Святая Мария, о Богородица, дай мне вырасти, и я отплачу тебе моими молитвами. И что ещё мне надо, так это парочка хороших титек. Может быть, этого-то мне не хватает больше всего. Ведь я осталась плоской, как доска. И многие мне об этом говорят. Мальчишки, ведь ты же знаешь, суют руки куда угодно. И как мне тут быть? Будь у меня приличная кофточка, я бы тогда запросто выглядела на все шестнадцать. Приветствую тебя, о Мария, исполненная благодати».