Марсель Эме - Вуивра

Виктор знал, что всё обстоит совершенно не так, но эти речи грели ему душу, и он сделал вид, что поверил им.

Священник, стоя лицом к нефу, полному прихожан, рассеянно служил мессу, думая о Вуивре, и ощущал, как его переполняет священное ликование воителя. Теперь он знал, что она не является мифом, ибо он сам видел её. Накануне вечером, полив грядку с клубникой около своего дома, он прошёлся вдоль высокой изгороди из терновника, которая отделяла сад от дороги. Как случалось с ним весьма часто, он предавался мечтаниям об улучшении своего финансового положения, которое укрепило бы и подняло авторитет его сана. Дух дышит, где хочет, и с этим он был согласен, но благодать, дар особенный, всё же выполняет функцию дополнительного средства, как своего рода довесок, а методичным сельским душам нужны средства содержательные и веские. Он думал о том, что будь у него приличный участок земли под солнцем, да ещё никелированный велосипед с переключателем скоростей, это послужило бы укреплению веры в Бога лучше, чем самые что ни на есть трогательные и вдохновенные проповеди. Он не находил в этом ничего неприличного, скорее даже наоборот. Господь любит человеческие средства борьбы, смиренно человеческие и даже низменно человеческие, и наиболее ярко его торжество проявляется тогда, когда он делает так, чтобы камень нёс сам дьявол. Господь считает, что благочестие богачей служит добрым примером. В Библии Бог благословляет добрых пастырей и преумножает их стада. Священник с грустью вспоминал, как он посещал бедных жителей деревни. Духовную помощь, единственную, которую он мог им предложить, они встречали холодно. Его поношенная сутана и стоптанные башмаки производили на бедняков неблагоприятное впечатление. А вот мэр, располагая средствами коммуны, хотя и весьма скудными, мог рассчитывать и на голоса неимущих при выборах, и на их антиклерикальную добрую волю. Погруженный в эти размышления, он внезапно услышал звук шагов. По другую сторону изгороди по дороге шла парочка, переговариваясь между собой шёпотом: «Погода прелестная, как никогда, — послышался голос Большой Мендёр, — как хорошо в такой вечер поболтать, сидя на траве». На что задыхающийся, тонкий голосок, возможно, принадлежавший Вуатюрье, ответил: «Не трогай, говорю тебе, мои подтяжки». Кюре сунул голову в гущу терновника, но ничего оттуда не увидел и тут же сообразил, что только что впал в грех любопытства и испытал смутное желание покаяться, однако перенёсся на другую сторону сада, откуда поверх ограды из сухих сучьев видно было открытое пространство. Поля засыпали, и в сумерках под пение жаб последние солнечные лучи поднимались, как пар, с земли на небо, по которому плыл прозрачный полумесяц. А по скошенным лугам шла в белом платье за своей гадюкой Вуивра. Проходя мимо сада в нескольких шагах от изгороди, она в упор, без всякого стеснения посмотрела на священника. Осенив себя крестным знамением и воззвав к помощи свыше, он сумел разглядеть лукавую тварь, на которую знак искупления, казалось, не произвёл никакого впечатления. Он увидел её обманчивую красоту, её зелёные глаза, её драгоценный камень, рдеющий адскими лучами, и извивающуюся возле её ног аллегорическую змею. Сначала он поздравил себя с отвратительным видением, которое неожиданно напрягло струны его души и пустило в ход глубинные возможности его веры и любви. Но вечером, ворочаясь в постели, не в силах заснуть, он поддался соблазну. Вспоминая мечтания, посетившие его в саду, и найдя для себя благовидный предлог, что таким образом он будет способствовать укреплению веры, кюре взлелеял желание завладеть рубином и даже продумал, как это лучше сделать. Сокровище Вуивры позволило бы ему раздавать обильную милостыню, которая помогла бы поправить дела нуждающихся христиан, а также поднять престиж церкви с помощью важных приобретений, в том числе усовершенствованного велосипеда, который доказывал бы существование Бога. А ещё у него было бы чем подкупить радикально настроенные умы и незаметно для них вернуть их на путь истинный. «Дьявол принесёт драгоценный камень», — подумалось ему, и, лёжа во мраке, он громко расхохотался своей остроте. И тотчас же услышал прозвучавший, как эхо его собственного смеха, другой, без труда узнаваемый смех, даже если слышишь его впервые. Впрочем, со стороны беса это была оплошность. Если бы он сумел удержаться от удовольствия выразить вот так шумно своё торжество, бедный кюре мог бы с головой увязнуть в своих злополучных замыслах.