Виллем Элсхот - Избранное

Пища для всех постояльцев приготовлялась, естественно, на кухне, а кухня помещалась в нижнем этаже и смотрела на улицу единственным окном; к этому всегда открытому окну служанки подходили послушать уличного певца; через него же доставлялись продукты и подавалась милостыня нищим. Трех из них госпожа Брюло признавала официально и распорядилась подавать им объедки скоропортящихся блюд. Но приходили также «аутсайдеры», побиравшиеся здесь лишь тогда, когда в этот район их приводили другие дела, В милостыне никому не отказывали, и если вся еда была роздана, то девушки тянули жребий, кому из них пожертвовать пятачок. Выигравшая радовалась, а проигравшая утешала себя мыслью, что, раз ей не везет в игре, повезет в любви.

Каждый вечер после ужина девушкам разрешалось уходить при условии, что в семь часов утра они снова будут на месте, чтобы успеть приготовить завтрак, так что у обеих было предостаточно времени для личной жизни. Где и как они проводили ночь, было их дело. В «Вилле» им тоже была отведена комната, но это ни в коей мере не ограничивало их свободы. Считалось, что комната входит в их жалованье, и они могли пользоваться ею или нет — по своему усмотрению. Таким образом, условия на «Вилле роз» были более демократичными и служанкам предоставлялось больше независимости, чем в наших северных краях.

С горничными госпоже Брюло в последнее время решительно не везло, зато с Алиной, молодой кухаркой, она подружилась. Мадам никогда не уходила в Управление благотворительными заведениями, не показавшись предварительно Алине. Она медленно поворачивалась, а Алина осматривала ее взглядом знатока, оценивающим все сразу: каблуки, складки одежды, шляпу, волосы и слой пудры на щеках. Мягким оглаживающим жестом, а где и метким замечанием она подправляла кое-какие мелочи, после чего госпожа Брюло, приблизившись вплотную к зеркалу, морщила нос, поднимала и опускала брови и вздыхала, что начинает стареть, что у нее появились морщины, а Алина утешала ее, уверяя, что пока еще ничего не заметно. Госпожа Брюло еще раз оправляла платье, брала сумочку, приподнимала край юбки, чтобы немного выглядывало белое кружево, и наконец выплывала на улицу, осторожно обходя лужи. «Старая дура», — говорила Алина, глядя на нее из окна.

Через окно доставлялись также все письма. Для господина Книделиуса приходили письма с полным адресом, и за них никогда не нужно было доплачивать; венгерским молодым дамам присылали розовые и голубые конверты, Мартену — заказные, а госпожа Жандрон не получала писем совсем. Утреннюю почту горничная разносила вместе с завтраком, а тот, кто ждал новостей днем, сам заходил в кухню и справлялся у кухарки. Тот, кто хотел получать письма своевременно, должен был помнить, что в конце месяца девушкам полагаются чаевые — большинство постояльцев так и делало. Только госпожа Дюмулен и госпожа Жандрон ничего не давали, первая из принципа, а вторая по трем причинам: она была слишком жадная, как уже было сказано, не получала писем и, наконец, не знала, когда кончался один месяц и начинался другой. Старуха давно утратила всякое представление о времени, и в ее комнате над большим чемоданом висел календарь того года, когда она поселилась на «Вилле роз».

На «Виллу» нанялась новая горничная — Луиза, всегда ходившая в черном. Она ежедневно умывала госпожу Жандрон, и с ее появлением для клопов настали тяжелые времена. Она была тихоня и, по-видимому, ко всему относилась серьезно.

Как это случалось с каждой новой служанкой, все мужчины пансиона, за исключением норвежца, набросились на Луизу, как рой мух на банку варенья. Но так как цели у каждого были разные, различались и методы.

Господину Брюло было уже далеко за шестьдесят, и он хорошо понимал, что страсть не вяжется с его годами, поэтому он выбрал отеческие приемы. Он до полудня оставался в постели, а когда госпожа Брюло уходила в управление, звал Луизу и просил дать ему лекарство. Он нежно гладил ее по головке и говорил, что из нее вышла бы замечательная медицинская сестра, добавляя при этом, что взгляд ее черных глаз завораживает. Однако, когда он попросил ее положить ему компресс на живот, она ушла, бросив его на произвол судьбы.

Господин Мартен, которому порядком надоело постоянное присутствие двух полек в его комнате, сделал заход в парадной зале, где Луиза накрывала на стол. Не отрываясь от газеты, он спросил, когда и где он может встретиться с ней, чтобы с глазу на глаз обсудить крайне важные дела. Луиза ничего не ответила, тут в залу вошла госпожа Дюмулен, и Мартен как ни в чем не бывало сказал: «Да, мадемуазель Луиза, я останусь сидеть на своем старом месте. Не беспокойтесь, пожалуйста».