Вопреки предсказанию врача, больной пережил ночь и наутро даже почувствовал прилив сил, какой чувствуют все больные чахоткой перед агонией. Дезире напоила его бульоном с ложки, и он устало откинулся на подушки. Перед его глазами проплывали все те же знакомые образы – сад Параду, Альбина. И снова и снова возвращался он к пугающей картине – Альбина бледная и застывшая на ложе из цветов, словно прекрасная шкатулка, заключающая в себе не рожденного ребенка. Те самые цветы, которыми они любовались вдвоем, приносившие столько радости – стали палачами для несчастной брошенной Альбины. Никто не видел, как она в отчаянии срезала все эти левкои и розы, полностью опустошив сад. Как принесла их в свою комнату, усыпав ими пол и кровать. Как плотно закрыла окна и двери и уснула на ложе из цветов, чтобы умереть вместе с ними, задохнувшись в их агонии.
– Pax huic domui , – Раздался голос кюре церкви святого Сатюрнена – отца Орельена.
Больной вздрогнул и заметался. А в комнату уже входили отец Орельен и Жан со Святыми дарами. Аббата Муре было решено соборовать и причастить.
– Если хочет бог, и я хочу! – Провозгласил кюре, – Не мучит ли тебя совесть? Доверь мне свои сомнения, облегчи свою душу, брат мой.
Он перекрестил воздух сосудом с миром. Но ответа на свои вопросы так и не получил. Тогда он окропил постель святой водой и произнес:
Asperges me, Domine, hyssopo, et mundabor; lavabis me, et super nivem dealbabor {1} 1 Ты осыпешь меня, господи, исопом, и я очищусь, ты омоешь меня, и убелюсь паче снега
.
Едва капли холодной воды коснулись аббата, как он задрожал всем телом и в его угасающих глазах отразился ужас.
Муре поднял, дрожащую от слабости руку, покрытую сухой, словно пергаментной кожей. Это был жест защиты, отталкивающий и брата Орельена и Святые дары и самого бога. Его голова перекатывалась по подушке, а губы силились произнести что-то. Брат Орельен наклонился к больному, но вместо слов покаяния услышал лишь тихое «нет, нет, нет».
– Он бредит, – прошептал Жан.
Но умирающий осмысленно смотрел прямо в глаза кюре, все так же защищаясь как от удара слабой желтой рукой. И собрав все силы, громко прошептал:
– Я больше не хочу того, что хочет бог.
Кротчайший сын божий, святой пастырь умирал еретиком.
– Этим святым помазанием…, – начал было читать кюре. Но в ту же секунду аббат забился в жесточайшем припадке удушья.
– Нет, нет, нет…, – почти стонал он с каждым вздохом. – Уйдите, уйдите все…
Отец Орельен подхватил сосуд с миром, который больной едва не скинул на пол, и в растерянности начал отступать к двери.
– Дождемся, пока ему полегчает, – пробормотал он. Кюре не мог признаться, что желал бы оказаться за тридевять земель от этой комнаты. Неистовство умирающего в какой-то момент показалось сильнее его собственной веры.
Аббат снова впал в забытье. Теперь ему казалось, что он идет за гробом Альбины, высоко держа голову, ибо верил в правильность своего выбора. Ни один смертный не может соперничать с богом, и аббат Муре упивался своей нечеловеческой стойкостью перед искушением, упивался сознанием, что победил в себе человека. А потом он читал « De profundis » над ее гробом, и первым кинул горсть земли в разверстую могилу.
– Mea culpa… Mea maxima culpa… , – шептали его губы. Но только он один в этот раз знал, у кого просит прощения на самом деле.
Аббат Муре умер в тот час, когда во всех католических храмах вознеслись первые звуки рождественских гимнов. Он умер, так и не приходя в сознание. Отец Орельен совершил обряд соборования над умирающим, хотя так и не дождался от него слов покаяния – потому что святой отец так и не очнулся. И ни один из тех, кто знал его, не догадался, что их пастырь перед смертью отрекся от бога.
– Вот так все и было. – Закончила рассказ Клотильда.
– Грустная история, – печально заметила Нинон.
– И сентиментальная, – добавил Матье. – Кстати, ба, а откуда ты узнала о его смерти?
Клотильда неспешно поднялась с кресла и подошла к бюро. В одном из ящичков лежал белый узкий конверт. Она извлекла из него пожелтевшую газетную вырезку:
– «Приход церкви святого Евтропия извещает о смерти…», – прочитал вслух Матье и рассмеялся. – Здесь ничего не написано об отречении.
Клотильда строго взглянула на внука:
– Не написано. Но мне кажется, что все так и было. Во всяком случае – это было бы справедливо.
– По отношению к Альбине? – Тихо спросила Нинон. И не получив ответа, добавила, – мне очень жаль, что бедный Серж оказался таким несчастным, но исправить ведь уже ничего нельзя? – Она ухватила Клотильду за руку. – Ничего?
Читать дальше