Скиталец - Кандалы

За дровнями шла толпа народа, а мужик, правивший лошадью, шел рядом с дровнями, подергивая вожжами.

— Монах утопился! — говорили в толпе.

Встречная женщина, остановившись, заговорила с матерью Лавра:

— Слышь, пил он, запойный был, а молодой еще, здоровущий! Одежу его — подрясник и скуфью — на реке нашли, у самой проруби, а в кармане — записку, да как складно написана, ровно песня: «Не ищите, говорит, меня нигде! Тело мое в воде, одежа на краю, а душа в раю!»

Лавр степенно шел за матерью, державшей его за руку, и долго оглядывался назад, на дровни, где лежал мертвый человек с длинными, как у бабы, волосами, с небольшой темной бородкой.

— Что это? — спросил он, — зачем это?

Но мать ответила только:

— Молчи!

Они подошли к башне. В нижнем этаже ее сквозь узкие длинные окна с цветными стеклами, забранными узорчатой железной решеткой, тускло светились горящие восковые свечи, а в низкие полукруглые двери входил и выходил простой народ, большею частью женщины.

Мать Лавруши, ведя его за руку, вошла в тесное полутемное помещение с низкими сводами и блестевшими впереди огоньками свеч.

— Мамка! что это? — опять спросил Лавруша.

— Церковь! — прошептала бабушка Анна, погладив его голову.

Лавр вспомнил, как когда-то давно бывал с матерью в церкви, где ему запомнилось непонятное слово «глагола», часто мелькавшее в громком и протяжном чтении человека с седой бородой, одетого в длинную тяжелую юбку, расшитую толстыми золотыми цветами. Слово это отдавалось густым эхом под высоким верхом церкви, украшенным внутри непонятными картинами, которые Лавр любил рассматривать, закидывая голову кверху и недоумевая, что значит это звучное слово «глагола». В конце долгого чтения и протяжного пения мать брала его на руки, поднося бородатым людям в длинных одеждах с золотой чашей и ложечкой в руках. Один подвязывал ему под подбородком большую золототканную малиновую салфетку, а другой, не спрашивая согласия, насильно совал в рот ложку с горьковатой желто-красной жидкостью. Лавр всегда сопротивлялся и плакал во время этой непонятной операции.

Теперь он вспомнил былые неприятности в церкви и насторожился, хотя опасных людей в расписных юбках здесь не было. Никто не читал и не пел.

— Пойдем! — шепнула мать и, поднявшись вместе с ним по каменным ступенькам на освещенное множеством тоненьких свечек возвышение, сказала: — Приложись к боженьке!

Лавр не знал, как это делать и где находится боженька.

Вдруг он увидел неподвижно сидящего босого человека, похожего на только что виденного монаха, в длинной рубашке из серой толстой материи, у которого вокруг головы с лежащими по плечам длинными волосами и небольшой бородкой, обрамлявшей бледное, неживое лицо, был надет венок из прутьев с острыми колючками, вонзенными человеку в голову.

Колючки были в крови, несколько капель и пятен крови застыли на лбу, лице, бороде и одежде человека.

Лавр исподлобья взглянул на безмолвную, окровавленную фигуру и, отшатнувшись, прижался лицом к полушубку матери, ища защиты от страшного видения.

— Что ты? что ты? — зашептала мать, — это боженька!

— Нет! — твердо возразил Лавр, — это мертвый! — И опять уперся — с враждебным взглядом исподлобья.

Из полутьмы появились люди и между ними благообразный старик в длинном полукафтане.

— Не принуждайте! — тихо сказал он бабушке, — эта статуя работы большого художника! Мал, не понимает!

— Глуп еще! — подтвердила она, — испужался…

Когда они вышли из башни, Лавр успокоился и больше не спрашивал про мертвого бога.

Большая мрачная комната школы была полна мальчишек разных возрастов — от маленьких до здоровых подростков. Лавра посадили с самыми маленькими. Учитель — с лицом в серебряной щетине, в темнозеленом костюме невиданного покроя, с разрезом сзади, в высоких чулках и башмаках с пряжками — ходил перед учениками и поминутно бил их большой линейкой по головам. Лавру он дал гусиное перо, чернильницу и рваный листок, исписанный не понятными Лавру змеевидными линиями.

В школе стоял гвалт. Одни писали, другие громким хором кричали нараспев:

— Бра-вра! гра! дра!

Это было чтение по складам.

Старших учитель по одному вызывал к большой черной доске решать задачи. Выходили большие парни и, бойко стуча мелом по доске, покрывали ее уродливыми, небрежными знаками.

Через несколько минут учитель подошел к Лавру. Новый ученик неподвижно и печально сидел перед пустым листом.