Скиталец - Кандалы

Он схватил Елизара за засученный рукав, обнажавший необыкновенно мускулистую руку, пьяной, но тоже крепкой и сильной рукой.

— Айда в трахтир, ставь артели угощенье! проси у нас прощенья!

Елизар молча продолжал двигать фуганком, искоса настороженно следя за действиями Андрея.

— Так ты эдак, материн сын? молоканин, столовер!

Трое людей стояли в дверях мастерской, безучастно слушая спор.

Елизар решил, повидимому, не отвечать на приставания пьяного, но именно это все более распаляло Андрея.

— Я говорю им: хотите, сейчас пойду и дам ему в ухо? А они нарочно раззадоривают: «Где тебе? Не пойдешь!» А вот и пойду! Вот и пришел и дам в морду, ежели не бросишь работать! Рыло воротишь, сволочь!

Елизар молчал.

— Брось фуганок, говорю! Ну!

Андрей, тяжело дыша, вдруг побледнел, схватил с верстака железный молоток на короткой рукоятке и с искаженным злобой лицом изо всей силы ударил Елизара молотком в висок. Удар пьяной руки был неверен, Елизар инстинктивно откачнулся и устоял на ногах, хотя по лицу его широкой струей хлынула кровь. Пьяный, от силы собственного удара, упал, но тотчас же вскочил и с ревом снова бросился на залитого кровью Елизара.

Тогда модельщик, защищаясь, поднял в руке тяжелый дубовый брус фуганка и, казалось, чуть-чуть только дотронулся им до лба Андрея.

Тот неожиданно грянулся навзничь и заскреб ногами.

Только тут подбежали зрители.

Елизар, бледный, как полотно, с опущенным фуганком в руке, стоял неподвижно, испуганный и изумленный. Кровь, бившая из виска, залила ему лицо и плечо рубахи.

Андрей в последний раз брыкнул ногами в подкованных сапогах, содрогнулся всем телом и затих. Страшно вздувшийся синяк покрыл половину его лба над левым глазом.

— Убил! — прошептал Елизар, роняя фуганок. В глазах потемнело. Руки и ноги ослабели. На минуту он потерял сознание, но скоро очнулся, ощутив на своей голове мокрое полотенце, быстро покрасневшее от крови.

В это время в дверях появился Вукол с узелком съестного.

Мальчик остановился, не понимая, что случилось и что означает красная чалма на голове отца. Лицо его подергивалось.

Андрей шевельнулся.

— Дышит! — сказал пожилой рабочий, склонясь над ним. — Може, оту́добеет! воды надо! Отлить!

Сторож побежал за водой.

Андрею прямо из ведра облили голову. Он слабо простонал.

Все радостно загалдели.

— Жив! не до смерти! оклемается! Значит, и с нас ответу не будет! В больницу, а про драку — молчок! так по-нашему-то!

Андрей лежал без сознания. Грудь его тяжело вздымалась. По временам слабые жалобные стоны вырывались из нее. Левая сторона лба и лица вздулась, совсем закрывая глаз.

— Окрестил! нечего сказать!

— Ну, да и он — хорошо, что промахнулся, а то бы раскроил молотком-то голову, как горшок со щами!

— А этот — плашмя ударил фуганком-то: кабы ребром — крышка!

Подняли изувеченного и понесли на извозчика.

Елизар говорил сыну:

— Ничего, сынок, не беспокойся… Голова моя — она ничего, обойдется… заживет!.. сейчас вместе домой пойдем!

Пожилой рабочий подошел к Елизару и сказал, качая головой:

— Ну, дешево ты отделался, Елизар! Кажись, выживет парень!

Потом погладил прямую козлиную бороду с сильной проседью и добавил раздумчиво:

— Давно я гляжу на тебя: хороший ты, умственный, правильный человек, но не жилец здесь по нашим местам! От души говорю: дослужишь месяц — рассчитайся! Какой народ у нас — видишь сам. Нож у каждого за голенищем, есть без паспортов али с фальшивками, есть которые в остроге не один раз сиживали! Бродячий народ, бессемейный! им и своя-то башка не дорога, а не то что чужая!

В Займище не было церкви: деревня принадлежала к приходу Мещанских Хуторов, и ездили туда за семь верст к обедне только на троицу, весной, когда весь пол в церкви устилали свежескошенной ароматной травой, а снаружи украшали только что срезанными ветвями берез. Еще ездили в церковь на Флора и Лавра или на Ивана Купаву. На скотский праздник, тоже весной, когда к реке пригоняли лошадей, коров, телят и овец и все они кротко стояли в воде, слушая, как поп — в островерхой скуфье, горбоносый, с длинным клином бороды, похожий на татарина, приезжавший в Займище раза три в год по сбору добровольных даяний, — служил после обедни на берегу молебен во здравие четвероногих крестьянских друзей. Потом целый день парни и девки старались врасплох облить друг друга водой, бегали с ведрами из избы в избу, со смехом толкали зазевавшихся в речку, катались на лодках по затопленному половодьем вековому дубовому лесу.