Теннесси Уильямс - Кошка на раскаленной крыше

БОЛЬШОЙ ПА: Перестань пить!.. Отчего это началось? Ты что, разочаровался в чем – то?

БРИК: Не знаю. А ты знаешь?

БОЛЬШОЙ ПА: Брось кривляться!

БРИК (любезно): Хорошо, бросил.

БОЛЬШОЙ ПА: Брик!

БРИК: Что?

БОЛЬШОЙ ПА (глубоко затянувшись сигарой, вдруг испытывает страшную боль. Подымает руки ко лбу): Тьфу!.. Ха! Ха! Слишком сильно затянулся, и вдруг голова закружилась. (Раздается мелодичный бой часов на камине.) Почему, черт возьми, людям так трудно говорить друг с другом, особенно близким людям?

БРИК: Да… (Вновь раздается бой каминных часов. Бьет десять): Красивый звон. Мирный. Люблю слушать его по ночам. (Уютно разваливается на тахте.)

Большой Папа садится прямо и твердо с невысказанной тревогой; напряженно разговаривает с сыном, украдкой поглядывая время от времени слегка смущенно.

БОЛЬШОЙ ПА: Эти часы мы купили с мамой, когда однажды летом поехали в Европу по идиотскому туру Кука. Отвратительное было путешествие. Кругом одни проходимцы, и все куда – то мчатся… А мать, куда бы мы ни приехали, всюду бегала по магазинам и покупала, покупала, покупала. Половина всего хлама, что она накупила, до сих пор валяется в ящиках по подвалам, которые залило прошлой весной. (Смеется.) Европа – это огромный аукцион, вот что такое. Дешевая распродажа антиквариата. К счастью, я богатый человек. И мне плевать, что половина купленного там барахла гниет по подвалам. Да, я богатый человек, я действительно очень богатый человек, Брик. (Его глаза зажигаются на мгновение.) Знаешь, сколько я стою, Брик? Угадай! (Брик неопределенно улыбается и пьет виски.) Около десяти миллионов наличными, золотые слитки и двадцать восемь тысяч акров богатейшей земли! (Шум и треск. Ночное небо озаряется сверхъестественным зеленоватым светом. Это фейерверк. Дети пронзительно вопят на галерее.) Но купить себе жизнь на это нельзя. Ее не продлить, когда она подходит к концу, не выкупить. Ее нельзя купить ни на одной распродаже, ни в Европе, ни в Америке. Это трезвая мысль, очень трезвая. Я без конца ее прокручивал последнее время… Я стал мудрее и печальнее, Брик, после того, как пережил свою собственную смерть и вернулся к жизни. Знаешь, что я запомнил в Европе?

БРИК: Что ты запомнил?

БОЛЬШОЙ ПА: Холмы на окраинах Барселоны, и на них стаю голодных ребятишек. Голые, в чем мать родила. Как голые собачонки, они с воем бросались на прохожих и просили милостыню. А по улицам Барселоны расхаживали откормленные священники. Жирные, сытые! Я один мог бы прокормить всю эту страну, у меня бы хватило денег. Но человек – животное, которое любит только себя. Я швырял вопившей детворе монетки и разбросал, наверное, больше, чем стоит обивка одного из кресел, на котором ты сидишь… Черт возьми, я швырял им деньги, как швыряют пшено цыплятам, чтобы избавиться от них, только бы скорее добраться до машины и уехать. А в Марокко… там проституцией начинают заниматься с четырех или пяти лет. Я не преувеличиваю. Помню, в Маракеше, есть такой арабский городок, было дьявольски жарко. Я присел на развалинах какой – то стены выкурить сигару. На дороге стояла женщина и смотрела на меня, смотрела так, что я застеснялся. Она стояла в пыли, в жаре и смотрела на меня. Слушай, слушай. С ней была маленькая девочка, голенькая, едва начавшая ходить; так вот, она ее поставила на землю, подтолкнула с что – то прошептала ей. И эта крошка, едва начавшая ходить, заковыляла ко мне… Бог мой, меня тошнит, как только вспомню это. Малышка протянула ручонку и пыталась расстегнуть мне брюки. А ей пяти не было. Можешь поверить? Я помчался в отель и заорал твой матери: «Ида, собираемся! Мы уезжаем к чертям из этой страны…»

БРИК: Па, ты что – то разговорился на ночь.

БОЛЬШОЙ ПА (игнорируя его реплику): Да. Вот так. Человек – животное, которому суждено уйти на тот свет. Но мысль о том, что сам он умрет, не пробуждает в нем жалости к другим. Нет… Ты что – то сказал?

БРИК: Протяни мне костыль, чтобы я мог встать.

БОЛЬШОЙ ПА: Куда ты собираешься?

БРИК: Хочу совершить маленькое путешествие к источнику «Эхо».

БОЛЬШОЙ ПА: Это куда?

БРИК: К бару.

БОЛЬШОЙ ПА: Да, малыш. (Протягивает ему костыль.) Человек – это зверь, который подыхает. Но если у этого зверя появляются деньги, он начинает покупать, покупать, покупать. Я думаю, единственная причина того, что он покупает все подряд – это безумная надежда купить себе вечную жизнь… Увы, это невозможно… Человек – это зверь…

БРИК (у бара): Па, ты сегодня в ударе.