Редьярд Киплинг - Новый мост

Стволы индиго затрещали, послышался запах хлева, и высокий, жирный браминский вол выступил из чащи. При блеске молнии ясно можно было различить знак Шивы на его боку, его гордо поднятую голову и хвост, его большие круглые глаза, лоб его, увенчанный цветами златоцвета и мягкий подгрудник его, почти касавшийся земли. Сзади него слышался шум шагов других животных, пробиравшихся через кустарники со стороны воды, шум тяжелых ног и глубокого дыханья.

— Здесь есть кто-то, кроме нас, — спокойно заметил Финдлейсон, прислоняя голову к дереву и глядя полуоткрытыми глазами.

— Правда, — серьезно отвечал Перу, — и не маловажные особы.

— Кто же такой? я что-то плохо вижу.

— Боги. Кто же иначе? смотрите!

— Ах, в самом деле! боги! Конечно, боги! — Голова Финдлейсона упала на грудь и он улыбнулся. Перу несомненно нрав. После потопа, кто же может остаться в живых, кроме богов, которые создали эту землю, тех богов, которым каждую ночь молятся в его поселке, имена которых у всех на языке, которые принимают участие во всех делах людей? Он не мог ни поднять головы, ни шевельнуть пальцем, такое оцепенение овладело им, а Перу бессмысленно улыбался, глядя на молнию.

Бык остановился перед храмом, его голова склонилась до самой сырой земли. Зеленый попугай, сидя на ветвях, дерева, чистил свои мокрые перья и кричал, разбуженный шумным приближением животных, колеблющиеся тени которых окружили дерево. Сзади быка выступал черный олень, такое чудное животное, какого Финдлейсон никогда не видал наяву в своей давнопрошедшей жизни, с гордо поднятой головой, с черной спиной, серебристым животом и блестящими прямыми рогами. Сзади него, склонив голову до земли, выступала толстая тигрица, сверкая зелеными глазами под нависшим лбом и беспокойно хлопая хвостом по сухой траве.

Бык улегся около храма, и тогда из тьмы выступила громадная серая обезьяна; она села, точно человек, на место свалившегося идола, и капли дождя падали, словно алмазы, с ее головы на шею и плечи.

Другие тени приходили и уходили, между прочим, пьяный человек, размахивавший палкой и бутылкой. Низко над самой землей раздался хриплый голос:

— Наводнение уже уменьшается, — говорил он, — с каждым часом вода спадает, их мост устоит!

— Мой мост, — сказал сам себе Финдлейсон. — Это должно быть уже очень древняя постройка. Что за дело богам до моего моста?

Его глаза устремлялись в темное пространство, в ту сторону, откуда слышался шум. Крокодил, тупоносый Муггер Ганга, медленно выдвинулся из ряда животных, свирепо махая направо и налево своим хвостом.

— Они слишком крепко выстроили его. Во всю сегодняшнюю ночь я мог сорвать всего несколько досок. Стены стоят! Башни стоят! Они заковали мою воду, моя река лишилась свободы! Небожители! снимите эти оковы! Возвратите мне свободную воду от одного берега до другого! Это говорю я, мать Гунга. Правосудие богов! Окажите мне правосудие богов!

— Не правду ли я говорил? — шепнул Перу. — Это настоящий совет богов. Теперь мы знаем, что весь свет погиб, кроме вас и меня, сагиб.

Попугай опять закричал и замахал крыльями, а тигрица, прижав уши к голове, злобно ворчала. Где-то в тени задвигался большой хобот и блестящие клыки, тихое бурчанье прервало тишину, последовавшую за ропотом крокодила.

— Мы здесь, — проговорил низкий голос. — Мы — великие. Единое и множество. Шива, отец мой, здесь вместе с Индрой. Каши уже сказал свое слово. Ганумэн тоже слушает.

— Сегодня Каши явилась без своего Котваля, — закричал человек с бутылкой, бросая на землю свою палку, между тем как остров огласился лаем собак.

— Окажите ей правосудие богов!

— Вы видели, как они оскверняли мои воды, — ревел огромный крокодил. — Вы ничем себя не проявили, когда река моя была заключена в стены. У меня не было другого прибежища, кроме моей силы, и эта сила изменила мне… Сила матери Гунги изменила ей, не устояла против их сторожевых башен! Что мне было делать? Я сделала все, что могла. Вы должны докончить, о небожители!

— Я принес смерть; я переносил пятнистую болезнь с одной хижины в другую, от одного рабочего к другому, но они все-таки не прекращали своих работ.

Осел с расщепленным носом, с ободранной шкурой, хромой, озлобленный, с растопыренными ногами, выдвинулся вперед.

— Я пускал на них смерть из своих ноздрей, но они не прекращали работ.

Перу хотел было уйти, но опиум крепко держал его.

— Ба! — сказал он, отплевываясь. — Здесь сама Сигала Мата — оспа. Нет ли у сагиба платка, чтобы прикрыть лицо?