Редьярд Киплинг - Новый мост

— Замолчи ты! — проревел бык. — Мне поклоняются ученые, они разговаривают очень умно и обсуждают: один ли я или нас много, и мои поклонники радуются; ты ведь знаешь, что я такое. Кали, жена моя, ты это тоже знаешь?

— Да, я знаю, — отвечала тигрица, опустив, голову.

— Я сильнее, чем Гунга. Ведь вы знаете, кто настроил умы людей так, что они считают Гунгу святою рекою. Кто умирает в ее водах — говорят люди, тот избегнет нашего наказания, и Гунга знает, что огненные кареты породили много и много сотен людей, которые стремятся к этому; и Кали знает, что она справляет свои главные празднества среди пилигримов, привозимых огненными каретами. Кто в Пуре поразил смертью, под ее изображением, в одни сутки целую тысячу людей и привязал болезнь к колесам огненных карет, чтобы они развезли ее с одного конца страны до другого? Кто, если не Кали? Пока не явились огненные кареты, приходилось много трудиться. Огненные кареты оказали тебе хорошую услугу, тебе, мать смерти. Но я говорю о своих собственных алтарях. Я не Бхайрон, бог простолюдинов, я Шива. Люди ходят взад и вперед, выдумывают какие-то слова, рассказывают истории о каких-то чужих богах, и я слушаю. Среди моего народа в школах одна вера сменяет другую, а я не сержусь; когда они выскажут все новые слова, переговорят все новые разговоры, они ведь, в конце концов, вернутся к Шиве.

— Верно. Это все верно, — проговорил Ганумен. — Они, мать, возвращаются к Шиве и к другим. Я пробираюсь в разные храмы на севере, где они поклоняются одному богу и его пророку; и теперь во всех этих храмах остались только мои изображения.

— Очень благодарен, — проговорил бык, медленно поворачивая голову, — ведь я и есть этот бог и его пророк.

— Именно так, отец, — сказал Ганумен. — Я иду и на юг, где я оказываюсь старейшим из богов, известных человеку, я пробираюсь в храмы новой веры, и в храмы той женщины, которая изображается с двенадцатью руками.

— Очень благодарна, брат, — сказала тигрица, — я и есть та женщина.

— Именно так, сестра; и я иду на затем к огненным каретам и являюсь строителям мостов под разными видами, и ради меня они меняют свою веру и становятся очень умными. Го, го, на самом деле я строитель мостов, мостов между тем и этим, и каждый мост, в конце концов, приводить к нам.

— Будь довольна, Гунга. Ни эти люди, ни те, которые явятся после них, нисколько не смеются над тобой.

— Я, значит, всеми покинута, небожители? Я, может быть, должна смирить свои волны, чтобы как нибудь нечаянно не повредить их стен? Может быть, Индра иссушит мои истоки в горах, заставит меня смиренно пробираться между их набережными? Может быть, я должна зарыться в песок, чтобы как нибудь не обидеть их?

— И все это из за маленькой железной перекладины с огненной каретой на верху ее! Право, мать Гунга остается вечно молодой! — сказал Ганеш, слон. — Ребенок не мог бы говорить глупее. Пусть прах роется в прахе, пока вернется к праху. Я знаю одно только, что мои поклонники становятся богатыми и прославляют меня. Шива сказал, что ученые люди не забывают его; Бхайрон доволен своею толпою простолюдинов; а Ганумен смеется.

— Понятно, я смеюсь, — отвечала обезьяна. — У меня мало жертвенников сравнительно с Ганешем или Бхайроном, но огненные кареты привозят мне поклонников из за синего моря, людей, которые думают, что их бог это — труд. Я бегу им на встречу, маню их, и они становятся последователями Ганумена.

— Ну, так дай им работу, какую они хотят, — сказала река. — Устрой запруду посреди моих вод и отбрось волны назад на мост. Когда-то ты был силен в ломке, Ганумен Подними мое дно!

— Кто дает жизнь, может и отнять жизнь. — Обезьяна водила своим длинным пальцем по грязной земле. — Но кому принесет пользу это убийство? А погибнут очень многие.

С берега раздался отрывок нежной песни, той песни, какую поют пастухи в полуденные часы ясных, весенних дней. Попугай весело закричал, склонился на бок и опустил голову, когда песня стала громче, и в полосе яркого лунного света явился молодой пастух, идеал мечтательных дев и матерей, ожидающих рождения ребенка, — Кришна многолюбивый. Он остановился, чтобы закрутить свои длинные, мокрые волосы, и попугай сел к нему на плечо.

— Веселье и песни, песни и веселье, — проворчал Бхайрон. — Из за этого ты, брат, и на совет опоздал.

— Ну, так что же? — сказал Кришна, смеясь и отбрасывая назад голову. — Вы мало можете сделать без меня и без Кармы.

Он погладил попугая и снова засмеялся.