Йозеф Рот - Направо и налево

— Ты абсолютно ничего не понимаешь! — Голос Теодора стал звонче. — Простейшие вещи! В этом вся ваша мудрость! С этими простейшими вещами вы проиграли войну! Мы откроем новую эпоху в Германии! Ваши простейшие вещи — дерьмо! Мы вообще все начнем сначала! Не нужно читать Гердера и Лессинга, чтобы стать человеком и настоящим немцем. Презренная зависть заставляет вас так говорить с нами. Вы не даете нам подняться! Вы нас ненавидите! Вы завидуете нашему будущему! С этим вашим «классическим» образованием! Вот в чем правда! Ты тупица!

Последнюю фразу Теодор выкрикнул так громко, что из кухни пришла госпожа Бернгейм. Прежде чем заговорить, она провела тыльной стороной ладони по бровям, чтобы выжать из своих упрямых сухих глаз слезы, которыми думала себе помочь. Стоя в дверях, она сказала:

— Ну, Пауль, разве твой брат не глупое дитя?

Теодор посмотрел на мать и брата так, как смотрят на труп поверженного врага. Он вынул платок и начал протирать очки. Маленькими голыми глазками, над которыми трепыхались тонкие веки, он смотрел то на мать, то на брата, думая при этом: «Они у меня в руках!» Потом надел очки.

Пауль вдруг поднялся и угрожающе поднес оба кулака к лицу Теодора. Тот схватился за карман, в котором лежал пистолет. Пауль вдруг вспомнил о сцене с Никитой и ткнул кулаком Теодору в глаз. Послышался тихий звон. Очки разбились. Госпожа Бернгейм вскрикнула.

Несколько минут все трое стояли неподвижно, точно восковые фигуры в паноптикуме. На консоли тикали часы. Дождь барабанил в окно. Из коридора был слышен шум воды в водопроводе.

Затем группа распалась. Госпожа Бернгейм исчезла в дверях. Пауль вышел из столовой и направился в библиотеку.

Теодор собрал осколки стекла, хотя хотел было оставить их на полу. Он и сам не знал, зачем ему эти осколки. Кинуть их в кастрюлю, чтобы все сдохли? Бросить их за столом Паулю в глаза? Или насыпать в солонку? Держал осколки в стиснутой ладони, он неуверенными шагами направился в свою комнату. Там он взял пальто, предусмотрительно переобулся в сапоги, не желая доставлять удовольствие матери и брату, заболев воспалением легких, и вышел из дому. Он направился к оптику, а потом в общество «Бог и железо».

В библиотеке Пауль обнаружил, что большая часть его книг исчезла. Он пошел в комнату Теодора, взял несколько книг с полки и отнес обратно. Затем вернулся в комнату брата. Осмотрел три непромокаемые куртки с обвисшими рукавами, на которые были пришиты свастики, черные на белом фоне. В углу у стены стояла прогулочная трость, к рукояти которой был приделан стальной стержень, упрятанный внутри палки. Еще там были охотничье ружье, два пистолета в тумбочке, на письменном столе два кинжала, похожие на ножи для разрезания бумаги. Рядом с чернильницей два картонных ящичка с патронами. Теодор мог обороняться здесь от целой роты.

В комнате, где кроме батарей центрального отопления стояла еще маленькая железная печка, было жарко. Печь остыла, но чувствовалось, что еще вчера ночью ее топили. Эта печь придавала помещению вид унтер-офицерской комнаты. Вместо кочерги Теодор пользовался обломком механизма зонта. Около печки висели крест-накрест две сабли; в середине — забрало шлема, заботливо хранимая реликвия.

Во всем доме только в комнате Теодора было тепло. С тех пор как госпожа Бернгейм начала экономить, привратник должен был включать отопление, только если ртуть опускалась до пяти градусов по Цельсию. Дыхание ледяной пустыни овевало мебель, ковер, окна в комнатах, которые напоминали холодные, прозрачные, аккуратные и по-нежилому прибранные витрины мебельного магазина. Все было новым и ненужным. Полировка блестела как в день покупки. На коврах, казалось, не оседала пыль. Впрочем, госпожа Бернгейм кое-какие ковры свернула и поставила в угол. Там они и стояли, грузно прислонившись к стене, как бы в ожидании, что кто-нибудь да заберет их. На том месте, где они раньше лежали, теперь был мягкий, гладкий, кирпично-красный линолеум. Из множества часов, которые господин Бернгейм принес в свой перестроенный дом, — при его жизни часы стояли или висели в каждой комнате, поскольку он питал слабость к часам и ощущал ценность времени, — теперь шли только одни — на камине в столовой. Госпоже Бернгейм казалось, что эти дорогостоящие устройства скорее изнашиваются в постоянном движении. И все же она оставила мертвые часы в каждой комнате, и из белых, серебряных, ставших ненужными циферблатов и стрелок, годами показывавших одно и то же застывшее время, исходило в морозную пустоту помещения безжизненное молчание.