Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 15. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть третья

Но не одна присылка Лористона была причиной подъема духа русского войска. Бесчисленное количество причин содействовало тому, чтобы убедить русских в том, что теперь случайности войны на их стороне. И известия о бедственном состоянии французов в окрестностях Москвы, где уж казаки и мужики начали их ловить сотнями, и изобильная и спокойная стоянка под Тарутиным, где каждый день подходили рекруты, ополчения и подвозили провиант, полушубки, сапоги, и действия партизанов, забиравших трофеи пленных и транспортов с малыми средствами и усилиями, и бездействие Наполеона, 1096 и беспечность и беспорядок в тех частях французской армии, которые прикасались с нашими авангардами, и желание солдат пошевелиться и подраться, когда они опять окрепли и освежились, и желание генералов и офицеров отличиться и получить ордена и кресты, и требования государя из Петербурга о том, чтобы начать наступательные действия, — всё это вместе и еще многое другое привело русских к переходу от отступления к наступлению так же неизбежно, как другие условия привели их прежде к необходимости отступления.

Но если бы государь не предписал перейти в наступление, никогда бы не начали?

Нет, мы точно так же начали бы его. Доказательством тому служит то, что письмо государя о том, чтобы начать действовать наступательно, получено было уже тогда, когда начало было сделано. 1097

[ Далее от слов: Князь Михаил Иларионович! — писал государь, кончая: храбрость войск, вами предводительствуемых, нам предвещают» близко к печатному тексту. T. IV, ч. 2, гл. III.]

Это письмо получено Кутузовым уже после того, как 1098 он атаковал французов. Совпадение это только доказывает то, что то, что чувствовалось в Петербурге, еще сильнее чувствовалось в армии.

Но 1099 ежели бы Кутузов не отдал приказания, мы бы не атаковали?

Нет, мы бы все-таки перешли в наступление и даже гораздо раньше. Кутузов все свои силы и свое влияние употребил только на то, чтобы не атаковать никогда после Бородинского сражения французов, и все-таки атаковал. Кутузов один из всех людей армии, как старый, опытный охотник, знал, что зверь 1100 ранен в Бородине, 1101 что удар попал и что идти на него бесполезно и вредно, но он не мог удержать требования своих генералов. Так, стало быть, мы не атаковали, ежели бы не было требований этих генералов?

Нет, мы все-таки атаковали бы, и доказательством тому служит то, что в Филях требовали те же генералы сражения, но сражение не было принято; в Красной Пахре те же генералы Барклай и Бенигсен единодушно требовали атаки или сражения, но сражение не было дано.

Так отчего же теперь было принято и сражение и атака? Оттого, что его требовали все. Тарутинское сражение предлагал и Толь, и Бенигсен, и 1102 Ермолов, и Милорадович. Бенигсен даже написал записку главнокомандующему о выгодах этой атаки; но Бенигсена с его требованиями и запиской можно меньше назвать причиной этого сражения, чем казака Шаповалова, который, находясь в разъезде, убил из ружья двух зайцев и за подстреленным третьим зайцем забрел на левый фланг армии Мюрата, стоящего у леса, и вследствие этого сделал открытие, что можно врасплох захватить с этой стороны французов. Все хотели атаки: и оправившиеся солдаты, и казаки, и офицеры, и генералы, и Милорадович, разъезжавший в цепи против французов и, так как запрещено уже было ему разговаривать с Мюратом, раскланивавшийся с ним издалека, и Бенигсен, 1103 и Кикин, 1104 и всё войско, 1105 несмотря на все доводы Кутузова о том, что лучше подождать и что опасно.

[Далее от слов: Записка Бенигсена и сведения казаков кончая: и после этого сражения сделаны перемещения в штабе близко в печатному тексту. T. IV, ч. 2, гл. IV — VII.]

И Бенигсен совсем рассорился с Кутузовым. 1106

Историки Наполеона рассказывают нам про его гениальные планы, изумительную деятельность, распоряжения в Москве. Рассказывают, как учреждено было правительство в Москве, как les popes furent ramener, 1107 как сам император, чтобы веселить армию, учредил театр, сам посещал его и какие меры он принимал к обеспеченью армии жизненными припасами. Они рассказывают нам, как он писал из Москвы в Париж приказания о тамошнем театре, как он беседовал с Тутолминым и Яковлевым, поручая этим совершенно частным людям дипломатические поручения в Петербурге; как он обласкал детей Воспитательного дома, приказал надписать: «Maison de ma mère» на всех богоугодных заведениях, приказал раздавать привезенные фальшивые рубли солдатам и погоревшим русским, приказал расстрелять несколько невинных людей, что он вместе с своими войсками грабил серебро из церквей, почитая это собственностью своей армии, и вместе с тем отдавал приказания о собрании в каждую часть излишка провинта и о прекращении грабежа — приказания, которые он, бывши солдатом, мог знать за неисполнимые. Он был озабочен весьма тем, чтобы были сожжены дома Растопчина и Разумовского и, в особенности, чтобы был взорван Кремль, т. е. как ребенок, который убился об угол, требует, чтоб побили этот угол.