Лев Николаевич Толстой. Полное собрание сочинений. Том 42

Теперь наша вся жизнь, от рождения до смерти, со своими снами не есть ли, в свою очередь, сон, который мы принимаем за действительность, за действительную жизнь и в действительности которой мы не сомневаемся только потому, что не знаем жизни, в которой наша свобода следовать нравственным требованиям души была бы еще больше, чем та, которой мы владеем теперь.

Я не жалею о том, что родился и прожил здесь часть моей жизни, потому что я жил так, что имею причину думать, что принес некоторую пользу. Когда же придет конец, то я оставлю жизнь так же, как я бы ушел из гостиницы, а не из своего настоящего дома, потому что я думаю, что пребывание наше здесь предназначено нам, как переходное и только временное.

Цицерон.

Если бы я даже ошибался, полагая, что душа бессмертна, я был бы счастлив доволен своей ошибкой; и пока я живу, ни один человек не в силах отнять у меня эту уверенность, которая дает мне такое неизменное спокойствие, такое полное удовлетворение.

Цицерон.

Мы неправильно ставим вопрос, когда спрашиваем: что будет после смерти? Говоря о будущем, мы говорим о времени, а умирая, мы уходим из времени.

Сознание нашей жизни по отношению к богу есть то же, что наши чувства по отношению к миру, к вещам. Не было бы чувств, мы ничего не знали бы о мире, о вещах; не было бы в нас сознания нашей жизни — мы ничего бы не знали о боге.

Есть только один способ чтить бога. Способ этот в том, чтобы исполнять свои обязанности и поступать согласно законам, данным разумом. Бог существует — это, по моему мнению, не может означать ничего другого, кроме того, что я, сохраняя свою свободную волю, чувствую себя вынужденным поступать по правде. Это бог. Вообще бога познает сердце наше, и сделать это познание понятным разуму, несомненно, трудно, если не совсем невозможно. Вопрос еще, мог ли бы один разум, без сердца, дойти когда-нибудь до бога. После того, как сердце познало бога, стал искать его и разум.

Лихтенберг.

Идея бога, несмотря на всё свое величие, есть идея нашей духовной природы, только очищенная и возвеличенная до бесконечности.

Основа понятия божества находится в нас.

Чаннинг.

Бояться бога хорошо, но еще лучше — любить. Лучше же всего воскресить его в себе.

Ангелус Силезиус.

Найти бога можно только в себе.

Ангелус Силезиус.

5

Хороший работник, наверное, не знает всех подробностей жизни хозяина, а только ленивый работник старается, ничего не делая, разузнать о жизни и вкусах хозяина, чтобы угодить ему. То же отношение человека к богу. Важно то, чтобы признавать его хозяином и знать, чего он от меня требует; а что он сам такое и как он живет, я никогда не узнаю, потому что я ему не пара, я — работник, а не хозяин.

Понимают бога каждый , как ему свойственно , но исполняют волю его все одинаково.

Себялюбие есть начинающаяся гордость. Гордость — это незадержанное распустившееся себялюбие.

Кто не питает отвращения к своему самолюбию, к тому свойству, которое заставляет его ставить себя выше всего в мире, тот вполне ослеплен, потому что это противоречит и справедливости и истине. Противоречит справедливости потому, что все желают того же, т. е. быть выше других и противоречит истине потому, что нельзя быть выше всего в мире.

Паскаль.

Есть два сорта людей: одни — праведны, но считают себя грешниками; другие — грешны, но считают себя праведниками.

Паскаль.

Человек — дробь. Числитель — это его внешние, телесные и умственные качества, сравнительно с другими; знаменатель — это оценка человеком самого себя. Увеличить своего числителя —свои качества — не во власти человека, но уменьшить своего знаменателя — свое мнение о самом себе, и этим уменьшением приблизиться к совершенству — во власти каждого человека.

Чем легче и менее плотно вещество, тем больше оно занимает места. Так же легковесны и те достоинства, которые приписывает себе гордый человек.

Много есть людей, ставящих себя учителями других, тогда как им самим надо только начинать учиться.

Восточная мудрость.

Плохое колесо всегда громче скрипит. Пустой колос выше стоит. Таково же и свойство гордости.

Низшая природа человеческая противна смирению, сердце человеческое возмущается при одной мысли о презрении, об унижении, и мы тщательно скрываем всё, что может унизить нас в глазах других, мы стараемся скрыть худое в себе даже от самих себя; мы не хотим видеть себя такими, каковы мы на самом деле. Чем сильнее в нас это свойство, тем нужнее нам бороться с ним.