Эрих Ремарк - Жизнь взаймы

— Ну как вам понравилось ваше первое знакомство с жизнью?

— спросил Клерфэ. — Как понравился человек, который оплакивает свою собственность, а свою жизнь не ставит ни во что?

— Он дурак.

— Вам еще придется узнать немало таких же дураков.

Я хочу узнать саму себя, — подумала Лилиан. — Что мне другие!

— Это все же разнообразие, — ответила она Клерфэ. — Там, в горах, каждый считал свою жизнь ужасно важной. И я тоже.

Мимо них быстро проносились улицы, огни; затем появилась широкая площадь.

— Через десять минут мы приедем, — сказал Клерфэ. — Это уже Локарно.

Рядом загромыхал трамвай и загородил им дорогу. Клерфэ чертыхнулся. Лилиан уставилась на трамвай так, словно это был по меньшей мере кафедральный собор. Уже четыре года она не видела трамваев.

И вдруг перед ними раскинулось озеро, широкое, серебристое и беспокойное. Дождь перестал. Быстрые, низкие облака пробегали по лунному диску. Они увидели тихую Аскону и площадь на берегу.

— Где мы остановимся? — спросила Лилиан,

— У озера. В отеле амаро.

— Откуда вы знаете все здешние отели?

— После войны я прожил тут с год, — ответил Клерфэ. — Завтра утром я расскажу вам почему.

Он остановил машину перед маленькой гостиницей и выгрузил чемоданы.

— У хозяина этого отеля — целая библиотека. Он, можно сказать, ученый. А в отеле, там на горе, висят картины Сезанна, Утрилло и Тулуз-Лотрека — вот какие здесь люди! Мы сразу поедем ужинать?

— Куда?

— В Бриссаго, на итальянской границе. В десяти минутах езды отсюда. Ресторан называется жиардино.

Лилиан огляделась вокруг.

— Здесь цветут глицинии!

Клерфэ поставил машину у высокой каменной лестницы. Они поднялись к маленькому ресторанчику. Он заказал бутылку вина, ветчину, раков, рис и сыр из Валле Маджи.

— Вы здесь жили? — спросила Лилиан. — У этого озера?

— Да. Почти год. После побега и после войны. Я хотел прожить здесь несколько дней, а застрял надолго. Это было для меня лечением. Я в нем нуждался. Я лечился ничегонеделанием, солнцем и ящерицами, которые грелись на каменных стенах, я лечился тем, что часами смотрел на небо и на озеро, я старался все забыть, и наконец мои глаза перестали уставляться в одну точку и я понял, что природа даже не заметила двадцати лет человеческого безумия. Салют!

Лилиан пила легкое итальянское вино. Ей казалось, что все вокруг отдыхало.

— Здесь поразительно вкусно готовят. Может, я ошич баюсь?

— спросила она.

— Нет, вы правы. Хозяин мог бы стать шеф-поваром в любом большом отеле.

Она поставила свой стакан на стол.

— Я счастлива, Клерфэ, — сказала она. — Причем я должна признаться, что вообще перестала понимать, что значит это слово.

— И я этого не понимаю.

Лилиан стояла у окна в своей комнате. За окном было озеро. Ночь. Ветер. Весна шумела в платанах на площади и в облаках. Вошел Клерфэ. Он обнял ее. Она обернулась и посмотрела на него.

— Ты не боишься? — спросила она.

— Чего?

— Того, что я больна.

— Я боюсь совсем другого: во время гонок при скорости двести километров у меня может лопнуть покрышка переднего колеса, — сказал он.

Лилиан вдруг поняла, чем они похожи друг на друга. Они оба были люди без будущего. Будущее Клерфэ простиралось до следующих гонок, а ее — до следующего кровотечения.

— На этот счет существует одна короткая история. В Париже во времена гильотины повели на казнь осужденного. Было холодно, а путь оказался долгим. По дороге конвоиры остановились, чтобы подкрепиться вином. Будучи людьми добрыми, они протянули бутылку приговоренному. Он взял бутылку и, посмотрев на нее, сказал: надеюсь, ни у кого из вас нет заразной болезни. И только тогда выпил. Через полчаса его голова скатилась в корзину. Эту историю мне рассказала моя бабушка, когда мне было лет десять. Она выпивала по бутылке кальвадоса в день. Все пророчили ей раннюю смерть. Но она жива до сих пор. А пророки давно умерли. Из бара золь я захватил с собой бутылку старого шампанского. Говорят, что весной оно пенится сильнее. Шампанское чувствует, что природа оживает.

Клерфэ поставил бутылку на подоконник, но потом убрал ее.

— Сюда ее не надо ставить. Лунный свет убьет аромат шампанского. Это я тоже узнал от своей бабушки.

Он направился к двери.

— Клерфэ, — сказала Лилиан.

Он обернулся.

— Я уехала оттуда не для того, чтобы остаться сейчас одной,

— сказала она.

Перед ними был Париж со своими пригородами — серый уродливый город, окутанный дождем; но чем дольше они ехали по нему, тем сильнее он их завораживал. Мелькали перекрестки, переулки, улицы, совсем как на картинах Утрилло и Писарро; серые тона светлели, становились серебристыми; а потом вдруг они увидели реку. Мосты, баржи и деревья, на которых распускались почки, ряды букинистических лавчонок и каменные здания на правом берегу Сены.