Эрих Ремарк - Гэм

— Разве не лучше было продолжить его в одиночку?

— Вы боитесь?

Гэм простодушно улыбнулась:

— Я боюсь за вас.

— Как гуманно, — сказал Лавалетт.

— Но ведь мое присутствие будет для вас помехой…

— Вовсе нет.

— Вы не так поняли. Я имею в виду, не помешает ли это свободе вашего передвижения?

— Вы нынче говорите до ужаса символично… — усмехнулся Лавалетт.

— Это нечаянно.

— Тем хуже.

— Вы могли бы уже быть в Малакке…

— Ну и что.

— Могли бы сесть на пароход.

— Если хотите знать, любой английский чиновник вправе задержать меня, а половина здешних англичан прекрасно со мной знакома. Мало того, властям дано указание проверять паспорта у всех европейцев, как в портах, так и на вокзалах; меня ищут, мой словесный портрет разослан телеграфом повсюду, вплоть до Джорджтауна, вдобавок в это время года в стране очень немного приезжих европейцев, и, наконец, я должен через Сиам вернуться в Колумбию.

— Это не ответ.

— Ладно, отвечу, чтобы вы успокоились. — Он скривил губы. — Да, я пропустил пароход, который специально ждал меня на рейде. И скажу откровенно, я не пропустил бы его, если б был один.

Гэм удивленно посмотрела на него.

— Прошу вас, — взмолился Лавалетт, — не спешите торжествовать. Я готов признать, что из-за вас я не уехал той же ночью. Как раз тогда наши с вами отношения казались слишком уж запутанными, чтобы я мог уехать. Сперва нужно было привести их в порядок, я ведь уже сказал вам: впереди у нас долгий путь, — и я хотел быть полностью в вас уверенным. Неожиданностью оказался лишь результат моего каприза с переводом денег мексиканцу: они пришли слишком рано. Это изменило мои прикидки — я намеренно говорю «прикидки», потому что до планов им было еще далеко… и я скорректировал их по обстановке.

— Вы как будто бы не уверены во мне…

— Логичность, с какой вы продолжаете разговор, достойна всяческих похвал. Я не был в вас уверен, но уверены ли вы, что это не ваша вина? К некоторым вещам достаточно лишь слегка прикоснуться, и они тотчас занимают надлежащее место; другие необходимо ухватить покрепче и поставить куда надо.

Лицо Гэм просветлело.

— Вы озабочены в первую очередь тем, чтобы я правильно вас поняла…

— Без сомнения, иначе я не стал бы так долго объясняться. Хотя две минуты назад я был совершенно беззаботен. Вы настоятельно требовали ответа, и я дал вам этот ответ — для вашего успокоения, как я особо подчеркнул. Я изложил вам все причины, которые вы наверняка истолкуете совершенно неправильно — да и любая женщина с радостью истолкует их неправильно — и о которых я все же не стал умалчивать… Очень мило с вашей стороны — предположить, будто вы оказываете на меня влияние, способное стеснить свободу моих решений, однако же, мадам, если такое влияние и существовало — а оно вправду существовало, — то было оно, увы, не более чем капризом и…

— погодите, пожалуйста, с вашей репликой — итогом трезвых раздумий. Сделкой, если угодно.

— Зачем такие сильные выражения?..

— Чтобы вы сразу поняли меня правильно. Вы женщина незаурядная… так стоило ли лишать себя напряженности отношений, которые могли бы, — он поклонился почти чопорно, — подарить нам несколько увлекательных недель? Такого мне вовсе не хотелось.

— Вы говорите то же самое, только другими словами…

— Так кажется на первый взгляд. Нужно разбираться в нюансах, даже если они щекотливы.

— Любой нюанс — слегка измененная окраска основного тона.

— Отлично. Основной тон — настоящее время, тема — мгновение, герои

— на час… К вашему успокоению: вы — на какой-то час…

— Софизмы…

— А что на свете не софизмы? Возможно ли вообще быть серьезным? Если хоть раз видел мир в полудреме… на грани сна и яви… на этом зыбком рубеже, видел с той, другой стороны, то, желая подступить к этому миру серьезно, непременно испытываешь какое-то диковинное чувство. Ох уж эти философы, они так презирают софистов и, выискивая причины, даже поесть забывают… А мы, счастливые софисты, мы хотим есть… всеми органами чувств ощущать мучнистую мякоть золотистых бананов, красные клешни омаров из ресторана «Палас» в Сингапуре и бледно-желтые ломтики спелых ананасов, а обезьяны пускай сбрасывают нам кокосовые орехи и сидят вокруг, словно этакие первобытные зрители, словно призывая не думать о прошедшем… словно предостерегая: не стоит слишком долго размышлять о метаморфозах… О божественный голод! Ведь иначе мы по сей день не слезли бы с деревьев… Голод, вечный голод. — Лавалетт принялся ломать клешни омара, не желая предоставить это никому другому, а Гэм с увлечением чистила бананы и ананас.