Эрих Ремарк - Гэм

Уже несколько часов назад вой сирен оповестил об отплытии. Пароход медленно отвалил от причала и повернул к каналу. Лоцман стоял на капитанском мостике. И тут из гущи пришвартованных судов выскочил паровой катер и на полной скорости помчался за «Анной Лейн». Человек у руля что-то кричал. Позади него в катере был кто-то еще. Гэм как раз находилась на палубе и наблюдала за этим спектаклем. Наконец катер причалил к борту, спустили трап, пассажир катера вскочил на ноги и минуту спустя уже поднимался на «Анну Лейн». Первое, что он увидел, была Гэм, стоявшая возле самого трапа. Он метнул на нее взгляд, оступился, едва не упал, но тотчас обернулся, достал горсть монет и широким жестом бросил вниз, в катер. Потом с надменной и непроницаемой миной взошел на палубу, обменялся несколькими словами с одним из офицеров и проследовал за стюардом к каютам. «Анна Лейн» набирала скорость.

Безотрадные скалы Адена еще долго маячили на горизонте. Потом исчезли в синеватой дымке, и на пароход пала ночь. Над столом в кают-компании жужжали вентиляторы. Капитан с улыбкой сказал:

— Завтра утром проснетесь и снова увидите океан.

Поздно вечером качка усилилась. Гэм вышла на палубу. Ни души вокруг. Над морем, точно плотная черная вата, лежала тьма. Звезды не мерцали, а стояли над мачтами как украшения, яркие и четкие. Южный Крест — словно аграф на рытом бархате ночи. Но под этим оцепенелым великолепием вскипало и опадало море, потягивалось и ворочалось, плескало и булькало, дергалось и металось, катило свои волны, и манило, и бурно дышало. После шлюзования в мелководном канале «Анну Лейн» вновь приняли текучие воды, набегающие от берегов Индии и несущие с собою экзотический аромат беспокойства и томления.

Носовая волна мощно струилась вдоль бортов, образуя в кильватере серебряные водовороты, которые долго виднелись в ночи. Матовый отблеск играл на гребнях валов, в кипении волн за кормой сгущаясь в красноватое свечение,

— море фосфоресцировало. Пароход плыл в серебряной колее, разбрызгивал вокруг себя серебро, оставлял позади широкие сияющие ручьи.

Рядом с Гэм чей-то голос проговорил:

— Случайность — всего лишь иная форма судьбы… возможно, более привлекательная, но и более неизбежная.

Это был незнакомец из Порт-Саида; капитан представил его в кают-компании, и она запомнила имя — Сежур.

Помолчав, он продолжил:

— Важное — всегда случайность, стечение обстоятель-ств. Оно происходит вслепую и без смысла — кого это смущает, кроме нас… и как же легко превратить это смущение в напряженный азарт лотереи.

— Не надо бы говорить об этом, — сухо сказала Гэм.

— Речи напускают туман; размышления отнимают свежесть… об этом не надо бы размышлять… Иные вещи тускнеют от слишком резкого света, но прохладная влага слов возвращает им блеск. Слова полезны, потому что никогда не бывают точны…

— А мысли?

— Тоже, но они прогоняют настроения. Размышления уродуют.

— И печалят, — сказала Гэм.

— Море светится, шумит океан, а мы стоим тут и пытаемся выдумать для этого какой-то смысл или символику, нам мало просто свечения и просто волн. Вот вам тайна Востока: не размышлять — хотя порой кажется, будто он размышляет, но и тогда это происходит чисто формально, как вариант ощущения,

— а только чувствовать. Умение восхищаться тусклым мерцанием лилий в оловянных вазах, восхищаться до самозабвения, дает человеку неизмеримо больше, нежели все раздумья о смысле прекрасного. Настроения, чувства делают жизнь бесконечной. Раствориться в них — блаженство.

— Разве растворение не безмолвствует? А вы окружаете его таким множеством слов.

— Я же сказал, слова безвредны.

— Но все-таки они часто мешают.

— За две тысячи лет мы так к ним привыкли, что, желая поделиться выводами, никак не можем без них обойтись. Вот об этом я и хотел сказать.

— Что за выводы…

— Можно опередить случай…

— …который есть закон?

— Кому же не хочется нарушить закон…

— От каприза?

— От обостренного предчувствия…

Гэм встрепенулась. А Сежур продолжал:

— Наверное, вас удивит то, что я сейчас скажу, но по некоторым причинам и благодаря нашему разговору у меня есть для этого повод… Моя жизненная позиция — пассивность. Все прочее уже позади. Без горечи — просто позади. Все время останавливаться невозможно. У меня нет более претензий к жизни, а потому нет и разочарований. Я — созерцатель. И оттого пришел наконец к самому яркому из наслаждений — к наслаждению зеркальным бытием. Я люб-лю совершенное, не жаждая его. Ваше присутствие здесь — такое же совершенство, как море и это свечение. Поймите, быть может, я единственный человек в вашей жизни, который ничего от вас не требует.