Густав Майринк - Посещение И. Г. Оберейтом пиявок, уничтожающих время

Словно будучи неограниченным владыкой и собственником дома, я поднялся по широким мраморным ступеням и прочитал на одной из дверей мое собственное имя: Иоганн Герман Оберейт.

Я вошел и увидел там себя самого за роскошным столом, одетого в пурпур, окруженного множеством рабынь, и узнал в них тех женщин, к которым в течение всей моей жизни влеклись мои чувства хотя бы даже на одно мгновенье.

Чувство неожиданной ненависти овладело мною при сознании того, что здесь пирует и наслаждается мой двойник в течение всей моей жизни и что это я сам вызвал его к бытию и одарил таким богатством, дав истекать из души магической силе моего «я» в надеждах, стремлениях и ожиданиях.

Я с ужасом вдруг убедился в том, что вся моя жизнь состояла лишь из ожиданий в различной форме и только из ожиданий – своего рода непрерывного истекания кровью – и что в общем мне оставалось всего лишь несколько часов для восприятия действительности. То, что я прежде считал содержанием моей жизни, теперь лопнуло на моих глазах словно мыльный пузырь. Я говорю вам, что все совершаемое нами здесь, на земле, влечет за собою новые ожидания и новые надежды; весь мир отравлен зачумленным дыханием умирающей, едва только что родившейся, действительности. Кто из нас не испытал нервирующей слабости, овладевающей нами в приемной врача, адвоката или же какого-нибудь чиновника? То, что мы называем жизнью, есть воистину приемная смерти. Я внезапно тогда понял, что такое время: мы сами существа, созданные из времени, тела, которые только кажутся материальными, а на самом деле являются ничем иным, как сгущенным временем.

А наше постепенное увядание по пути к могиле есть превращение во время с сопровождающими его ожиданиями и надеждами – так лед на очаге превращается снова в воду!

Я увидел, что мой двойник содрогнулся, когда во мне проснулось это сознание, и страх исказил его лицо. Теперь я знал, что мне надо делать – бороться на смерть с призраками, сосущими нас, как вампиры.

О, эти паразиты, живущие на нашей жизни, знают хорошо, что им надо быть невидимыми для людей и скрываться от их взглядов; ведь величайшее коварство черта состоит в том, что он старается отрицать свое существование. С тех пор я навеки вытравил из моей жизни понятия ожидания и надежды.

«Я думаю, господин Оберейт, что не сделал бы ни единого шага на страшном пути, избранном вами, – сказал я замолчавшему старику:

– я могу, конечно, представить, что непрестанной работой можно заглушить в себе чувство ожидания и надежды, но несмотря на это…»

«Да, но только заглушить! Ожидание все же будет жить внутри вас! Вы должны рубить дерево под корень! – прервал меня Оберейт. – Будьте здесь на земле подобны автомату! Человеку в летаргическом сне! Никогда не тянитесь за желанным плодом, если только с этим связано хотя бы малейшее ожидание, не двигайтесь, и он, поспев, сам упадет вам в руки. Вначале это кажется вам странствованием по безотрадной пустыне – быть может, в течение долгого времени – но затем вас внезапно озарит свет и вы увидите все – и прекрасное, и безобразное – в новом, невиданном блеске. Тогда для вас не будет важного и неважного, все происходящее станет одинаково важным – вы уподобитесь неуязвимому Зигфриду, омывшемуся в крови дракона, и сможете сказать про себя: „Я выплываю с белоснежными парусами в безбрежное море вечной жизни!“»

То были последние слова, сказанные мне Иоганном Германом Оберейтом – я его больше никогда не видел.

Тем временем прошло много лет; я старался, насколько было в моих силах, следовать учению, открытому для меня Оберейтом, но ожидания и надежды все же не хотят исчезать из моего сердца.

Я чувствую себя слишком слабым для того, чтобы вырвать их с корнем, как сорную траву, и теперь более не удивляюсь тому, что на бесчисленных кладбищенских могильных плитах так редко встречается надпись:

V | I

V | O