Екатерина Леткова - Мухи

— Семенъ Семеновичъ! Не помѣшаю? — весело крикнулъ- Бахтеяровъ, спустившись изъ сада къ рѣкѣ.

Печниковъ приближался къ нему, молча.

— Семенъ Семеновичъ! — крикнулъ опять Иванъ Петровичъ.

— Къ вашимъ услугамъ, — сухо отвѣтилъ тотъ.

Иванъ Петровичъ остановился и молчалъ. Молчалъ и Печниковъ. Мальчики подбѣжали къ матери и безпокойно смотрѣли на отца.

— Позвольте узнать… — началъ Печниковъ.

Иванъ Петровичъ громко расхохотался. Жирный, искренній хохотъ Печникова былъ ему отвѣтомъ.

— Бахтеяровъ! Откуда? Какъ ты меня отыскалъ? Какими судьбами?

И онъ хохоталъ и цѣловалъ гостя.

Вдругъ обернувшись къ женѣ, онъ закричалъ:

— Манюша! Марья Дмитріевна! Успокойся… Ничего… Иди- ка сюда… Ахъ, ты Господи!.. Вотъ кого меньше всего ожидалъ! Вотъ радость-то!.. А у насъ происшествіе! Бѣжитъ мельникъ, — кричитъ, какъ угорѣлый: плотина сочитъ… Мы всѣ бросились глушить навозомъ… Часа два возились… Теперь, кажется, спасено… Маня! Да иди же! — крикнулъ онъ опять, поворачиваясь къ женѣ.

Она, не торопясь, подходила къ нимъ легкой, слегка покачивающейся походкой. Ея черные глаза смотрѣли устало, но спокойно.

— Маня! Кто къ намъ пріѣхалъ-то? Иди, иди скорѣй… Бахтеяровъ, Иванъ Петровичъ. Помнишь, я разсказывалъ: мой товарищъ по университету… Еще Милочку Игнатьеву у меня отбилъ… Да и не ее одну… Чуть я начну ухаживать — онъ тутъ, какъ тутъ… И все съ умными разговорами… А въ наше время барышни были на нихъ падки… Да откуда же ты явился? Постой, я пойду взгляну еще на плотину… А ты, Манюша, повела бы Ивана Петровича въ домъ…

Онъ не договаривалъ слова, былъ очень взволнованъ и все время нервно смѣялся.

— Пойдемте, — спокойно сказала Маня и повела гостя въ домъ.

Жара давно спала. Подъ раскидистой ивой на дворѣ усадьбы, за небольшимъ столомъ, покрытомъ цвѣтной скатертью, сидѣли Иванъ Петровичъ и Печниковъ. Свинцовое тяжелое небо было неподвижно, неподвижны были и деревья и воздухъ, и все кругомъ. Иванъ Петровичъ, вообще, пилъ рѣдко и мало, а со старымъ товарищемъ ему пришлось уже выпить нѣсколько стакановъ кахетинскаго, и это затуманило его. Онъ слушалъ, какъ говорилъ безъ умолку Печниковъ, и ему было пріятно слушать его ровный голосъ и сидѣть въ сѣроватой мглѣ, въ тиши и покоѣ, а главное — не говорить и не думать о своемъ горѣ. Одно его безпокоило — мухи. Онъ съ Печниковымъ ушелъ изъ-за мухъ изъ дому, но онѣ донимали ихъ и здѣсь, и черной густой тучей покрывали кусокъ пирога на глубокой тарелкѣ и липкія пятна на скатерти… Онѣ лѣзли въ глаза, кусали руки, тонули въ стаканахъ. Иванъ Петровичъ все время отмахивался отъ нихъ вѣткой…

Воспоминанія о студенческихъ годахъ такъ всколыхнули Печникова, что онъ не могъ остановиться и говорилъ почти безъ передышки:

— Вѣдь мы, братъ, ни минуты не сомнѣвались, что рождены для счастья, для побѣды надъ всѣмъ міромъ, надъ самою жизнью… Помнишь? Какая-то, чортъ возьми, увѣренность была въ этомъ…

И онъ усмѣхнулся хвастливой усмѣшкой.

— Все ни по чемъ было! Какое презрѣніе къ разнымъ житейскимъ охамъ и ахамъ!

— Радость бытія! — подсказалъ Иванъ Петровичъ.

— Да, да, да… Именно, радость бытія!..

И Печниковъ громко расхохотался.

— Какъ ты это вспомнилъ? Именно, радость бытія… Я ужъ и позабылъ это выраженіе… Радость бытія!..

Онъ грустно усмѣхнулся. Иванъ Петровичъ молчалъ. Ему было страшно спугнуть свое пріятное полузабытье…

— А ты можешь себѣ возстановить то твое міровоззрѣніе, юношеское, со всѣми упованіями и увѣренностью, именно, увѣренностью въ побѣдѣ?..

— Обо мнѣ что говорить! — уклончиво отвѣтилъ Иванъ Петровичъ. И, чтобы перемѣнить разговоръ, прибавилъ:

— Ты упомянулъ о Кубеницкомъ… Что онъ изъ себя изображаетъ?

— Да… Я сказалъ, что вотъ и Кубеницкій такъ же, какъ ты, разыскалъ меня… Вдругъ явился, точно съ неба свалился… Да, что изображаетъ? Просто обыватель… Въ собственномъ соку варится всю жизнь… Отъ прежняго, пожалуй, одинъ только длинный носъ остался, да и тотъ наполовину въ толстыя щеки ушелъ… Жаловался на дороговизну жизни, на то, что жена плохая хозяйка и тратитъ слишкомъ много денегъ, говорилъ о какихъ-то своихъ предпріятіяхъ: дома на выстройку бралъ, лѣсъ куда-то поставлялъ, еще что-то придумалъ… И прогорѣлъ… Кончилъ тѣмъ, что у меня двѣсти рублей попросилъ… А мнѣ откуда же ему взять? У меня, у самого не жизнь, а ежеминутная битва съ нуждой… Она, какъ гидра: отрубишь одну голову, является другая, заткнешь одну трещину — трещитъ съ другой стороны…