Вирджиния Вулф - Ночь и день

Ну разве можно не боготворить ее, такую недоступную и такую естественную, подумал Ральф, и как легко поддаться ее плену, не думая о будущих муках!

— Вы поэт? — требовательно повторила она.

Он почувствовал, что в этом вопросе заключалось что-то еще — словно она ждала ответа на вопрос, который не был задан.

— Нет. Я за много лет не написал ни единого стихотворения, — ответил он. — Но все равно я с вами не согласен. Мне кажется, это единственное стоящее занятие.

— Почему вы так считаете? — спросила она нетерпеливо, постукивая ложечкой о край чашки.

— Почему? — Ральф ответил первое, что пришло в голову: — Потому что, мне кажется, поэзия помогает сохранять идеал, который иначе не выживет.

Ее лицо странно изменилось; как будто притушили огонь, озарявший его изнутри. Она взглянула на него насмешливо — и с тем выражением, которое он раньше, не найдя лучшего определения, назвал грустью.

— Не понимаю, зачем вообще нужны идеалы, — сказала она.

— Но у вас же они есть! — горячо ответил он. — Почему это называют идеалами? Звучит глупо. Я имел в виду мечты…

Она слушала его с вниманием и даже заранее приготовилась ответить, как только он договорит. Но после слова «мечты» дверь гостиной распахнулась, да так и осталась открытой. Оба замерли на полуслове.

В прихожей послышался шелест юбок. Затем в дверях показалась их обладательница, почти заполнив дверной проем и загородив собой невысокую и более стройную спутницу.

— Мои тетушки! — недовольно пробормотала Кэтрин.

Прозвучало это довольно мрачно, но не более, подумал Ральф, чем того требовала ситуация. Полная дама была тетушкой Миллисент, вторая — тетушкой Селией — миссис Милвейн, которая взяла на себя труд женить Сирила на его жене. Обе дамы, но в особенности миссис Кошем (она же тетя Миллисент), выглядели румяными, холеными и цветущими, как и подобает лондонским дамам средних лет, наносящим визиты в пять часов пополудни. Они были похожи на портреты Ромни [50] Джордж Ромни (1734–1802) — английский живописец-портретист, работавший в манере, близкой к классицизму. под стеклом — такие же бело-розовые, безмятежные, исполненные цветущей нежности, ну точь-в-точь персики на фоне красной стены, налитые полуденным солнцем. Миссис Кошем была так увешана муфтами, цепочками и накидками, что в черно-коричневом ворохе, заполнившем кресло, невозможно было угадать человеческую фигуру. Миссис Милвейн выглядела много стройнее, но и относительно ее фигуры при ближайшем рассмотрении у Ральфа возникли такие же сомнения. Может ли вообще хоть что-то сказанное им достичь слуха этих нелепых сказочных персонажей? — потому что было нечто нереальное в том, как кивала головой и покачивалась миссис Кошем, словно в ее теле пряталась огромная пружина. Она говорила тонким голосом с воркующими интонациями, растягивала слова и затем резко обрывала их, так что в ее устах английский язык полностью утрачивал свое прямое назначение. Кэтрин, видимо от волнения, как предположил Ральф, непонятно зачем включила все электрические лампы. Но миссис Кошем уже изготовилась (вероятно, тому способствовали ее покачивания) к продолжительной речи — и теперь обращалась исключительно к Ральфу:

— Я сейчас из Уокинга, мистер Пофам. Возможно, вы спросите, почему Уокинг? На что я отвечу, наверное, уже в сотый раз, — из-за закатов. Когда-то мы ездили туда любоваться закатами, но с тех пор четверть века прошло. И где сейчас те закаты? Увы! Теперь не найти ни одного приличного заката ближе южного побережья.

Ее забавные романтические замечания сопровождались плавными жестами длинной белой руки, при каждом движении рассыпавшей вспышки бриллиантов, рубинов и изумрудов. Ральф задумался, на кого она больше похожа: на слона в усыпанной каменьями попоне или же на величественного какаду, балансирующего на жердочке и капризно выпрашивающего кусочек сахара.

— И где сегодня закаты? — повторила она. — Вы любуетесь закатами, мистер Пофам?

— Я живу в Хайгейте, — ответил он.

— Хайгейт? Да, Хайгейт по-своему очаровательное место. Твой дядя Джон там жил, — сообщила она Кэтрин. Затем склонила голову, словно в глубокой задумчивости, но через минуту продолжила: — В Хайгейте очень милые улочки. Помнится, мы с твоей матерью, Кэтрин, гуляли там среди цветущего боярышника. Но где теперь настоящий боярышник? Мистер Пофам, вы помните то прелестное описание у Де Куинси [51] Томас Де Куинси (1785–1859) — английский писатель. Автор автобиографической книги «Исповедь англичанина, употреблявшего опиум» (1822). ? Впрочем, я забыла, что ваше поколение, при всей вашей активности и просвещенности, которой я могу лишь восхищаться, — тут она взмахнула белоснежными руками, — вы не читаете Де Куинси. У вас есть этот ваш Беллок [52] Хилери Беллок (1870–1953) — английский писатель-сатирик, автор романов и исторических очерков. , и Честертон, и Бернард Шоу — зачем вам Де Куинси?