Вирджиния Вулф - Ночь и день

Когда она распахнула дверь, мистер Баснетт поднял глаза.

— Я продолжу с места, на котором остановился, — сказал он. — Если что-то будет непонятно — спрашивайте.

Дожидаясь ее, он перечитал документ, делая карандашом пометки на полях, и теперь продолжил чтение так, словно никто их не прерывал. Мэри села в глубокое кресло, закурила сигарету и, нахмурившись, слушала, как он читает.

Кэтрин уютно устроилась в углу машины, которая увозила ее в Челси, она чувствовала усталость, но в то же время ей было приятно вспоминать о деловитой, трезвой рациональности, которой недавно стала свидетелем. Это успокаивало. В дом она постаралась войти как можно тише, надеясь, что прислуга уже легла спать. Но, оказалось, ее путешествие заняло не так много времени: судя по звукам, веселье было еще в разгаре. Где-то наверху открылась дверь, и она юркнула в нижнюю комнату на случай, если это означает, что мистер Пейтон уходит. С места, где она стояла, были видны ступеньки, но сама она оставалась невидимой. Кто-то спускался: это был Уильям Родни. Он выглядел странно, двигался как лунатик: беззвучно шевелил губами, словно разучивал роль. Медленно, шаг за шагом, он спускался вниз, опираясь рукой о перила. Родни был явно не в себе, и ей стало неловко оттого, что она за ним подглядывала. Не смея больше прятаться, она вышла в холл. Он вздрогнул и застыл на месте.

— Кэтрин! — воскликнул он. — Ты выходила?

— Да. Они все еще наверху?

Он не ответил и вместе с ней прошел в комнату, где она только что пряталась, — дверь была открыта.

— Это было так прекрасно, что не могу описать, — сказал он. — Я безумно счастлив…

Едва ли он обращался к ней, поэтому она ничего не ответила. С минуту они молча стояли друг против друга по разные стороны стола. Затем Родни спросил, порывисто и быстро:

— Но скажи мне, что ты об этом думаешь? Как ты полагаешь, Кэтрин, есть ли надежда, что я ей нравлюсь? Скажи, Кэтрин!

Но она не успела ответить: им помешали. Наверху над лестницей распахнулась дверь, и Уильям вздрогнул. Затем он быстро вышел в холл и произнес бодро и неестественно громко:

— Доброй ночи, Кэтрин. Иди спать. Увидимся завтра. Надеюсь, я смогу завтра прийти.

И вышел на улицу. Кэтрин стала подниматься наверх и увидела на лестничной площадке Кассандру. В руках у нее были две или три книги, и она наклонилась, разглядывая корешки томов, стоявших в низеньком шкафчике. Никогда не знаешь заранее, сказала она, что захочется почитать перед сном: поэзию, прозу, метафизику или мемуары.

— А ты что читаешь в постели, Кэтрин? — спросила она, пока они плечо к плечу шли по лестнице.

— То одно, то другое, — уклончиво ответила Кэтрин.

Кассандра взглянула на нее.

— Знаешь, ты очень странная, — сказала она. — Но мне все кажутся немного странными. Думаю, это потому что я в Лондоне.

— И Уильям тоже странный? — спросила Кэтрин.

— Наверное… немного, — ответила Кассандра. — Странный, но совершенно замечательный. Сегодня вечером я буду читать Мильтона. Это был один из самых счастливых вечеров в моей жизни, Кэтрин, — добавила она, глядя с застенчивым обожанием на красивое лицо кузины.

В Лондоне в первые дни весны наступает пора цветения: бутоны, словно соревнуясь, расправляют трепещущие лепестки — белые, лиловые, розовые, — эти цветы земли так и манят пройтись по Бонд-стрит и окрестностям: там посмотреть на картину, здесь послушать симфонию или просто потолкаться в шумной разномастной толпе возбужденных, ярко одетых людей. Но вся эта пышность ничто в сравнении с медленной, но мощной тягой к жизни более прозаических плодов земли. И не важно, служит ли причиной благородное стремление поделиться с миром или же подобное оживление скорее результат бездушного нетерпения и суеты, только полученный эффект, покуда он длится, заставляет всех тех, кто еще молод и неопытен, смотреть на мир как на огромный восточный базар с развевающимися флажками и прилавками, на которых высятся горы всякого заморского добра, свезенного с четырех частей света исключительно ради их удовольствия.

Пока Кассандра Отуэй порхала по Лондону, запасшись шиллингами, открывающими турникеты, или белыми карточками [74] Имеются в виду визитные карточки. , позволяющими не замечать турникетов, город представлялся ей одним потрясающе изобильным и гостеприимным домом. Побывав в Национальной галерее или Хертфорд-хаусе [75] В фамильном особняке Хертфордов находится собрание Уоллеса — одно из ценнейших частных художественных собраний в Англии. В 1900 г. музей был открыт для публики бесплатно. Р. Уоллес приобретал в основном произведения французского искусства XVIII в. или послушав Брамса или Бетховена у «Бехштейна» [76] Лондонский камерный концертный зал. Открыт в 1901 г. основателем немецкой фабрики по производству фортепиано «Бехштейн», после Первой мировой войны экспроприирован и переименован в Уигмор-Холл. , она возвращалась на Чейни-Уок, предвкушая новую встречу с кем-нибудь из тех, кто был в ее представлении духовно причастен к чему-то несоизмеримо высокому, которое она называла одним словом: «настоящее». О Хилбери говорили, что «они знают всех», и это чересчур смелое утверждение поддерживалось в нескольких домах в пределах небольшого радиуса, где примерно раз в месяц по вечерам зажигались парадные люстры, после трех часов дня распахивались двери, а их хозяева готовились встретить Хилбери в своих гостиных. Обитатели этих домов отличались некой свободой и властностью манер, указывающей на то, что все, что связано с изящными искусствами, музыкой или государственным управлением, находится исключительно в их ведении и в этих стенах, и с легкой снисходительной улыбкой смотрели на все остальное человечество, вынужденное топтаться у ворот и предъявлять общую плату за вход. И вдруг эти двери распахнулись перед Кассандрой. Естественно, она подвергала критике то, что происходит внутри, и не раз ей приходили на память слова Генри, однако нередко она находила что возразить брату в его отсутствие и охотно приписывала словам соседа по столу или рассказам доброй пожилой дамы, которая знавала еще ее бабушку, некий глубокий смысл. Ради блеска пытливых глаз ей готовы были простить и грубоватость речи, и некоторую сумбурность. Было совершенно очевидно, что через год-другой, набравшись опыта, побывав у хороших модисток и огражденная от дурного влияния, она станет бесценным приобретением. Пожилые дамы, которые сидят обычно в уголке бальной залы, пытливо изучают человеческие экземпляры и дышат так ровно, что ожерелья, вздымающиеся и опадающие у них на груди, кажутся проявлением некой природной силы, словно волны, набегающие на океан человечества, заключили с улыбкой, что у нее получится. Имея в виду, что она, по всей вероятности, выйдет за одного из молодых людей, мать которого пользовалась у них уважением.