Эркман-Шатриан - История одного крестьянина. Том 1

В романе широко используются подлинные материалы эпохи (королевские указы, декреты, воззвания, конституция 1791 года), и эта документальность романа, сочетаясь с живым и ярким повествованием, составляет одну из особенностей исторического романа Эркмана-Шатриана.

В «Истории одного крестьянина» мало вымышленных событий. «Все мои романы, — пишет Эркман, — состоят из личных воспоминаний и воспоминаний, услышанных от отца, родственников, друзей, знакомых. Я немного идеализировал их, но ничего не придумал» [12] L. Sсhоumасker, Erkmann-Chatrian, P. 1933. . Зато авторам в детстве и в юности приходилось слушать рассказы старых солдат революции и империи. Отец Эркмана, бывший солдат республиканской армии, любил вместе с друзьями в долгие зимние вечера вспоминать о былых походах. Этими рассказами заслушивался будущий писатель. И многое из услышанного им воскресло потом в его произведениях. Сама форма повествовании (рассказ очевидца, который восьмидесятипятилетним стариком вспоминает революцию и приход Бонапарта к власти) придает событиям характер достоверности и живо воскрешает минувшие времена. Рассказчик все время повторяет, что говорит только о том, «что сам видел», о чем помнит так, «как если бы это было вчера».

Атмосфера эпохи передается зарисовками знакомого авторам деревенского быта родного Эльзаса. Песни революции, которые пелись во всей Франции в те времена — «Мадам Вето» и «Карманьолу», — в романе поют и танцуют на свадьбе Кристины Летюмье в деревенском трактире. Пфальцбург и его окрестности, вогезский пейзаж; — вот обычный фон романа. Нарочито яркому колориту прежних исторических романов Эркман и Шатриан противопоставляют простоту деревенской повседневной жизни.

В одном из своих рассказов авторы говорят о своей неприязни к выдуманным красотам: «Какой-нибудь плетень, над которым жужжит шмель, дорога в рытвинах, по которой взбирается тощая лошаденка и тащит телегу, увязающую в грязи, кнут, свистящий в воздухе, болото с утками… луч солнца на чердаке… меня привлекают гораздо больше, чем ваши колонны, ваши солнечные закаты и ночные пейзажи» [13] L. Schоumacker, Erkmann-Chatrian, P. 1933. . И сколько поэзии видят авторы в этом обыкновенном пейзаже, сколько нежности вызывает у них какая-нибудь «тропинка, то взлетающая вверх, то сбегающая вниз, старые деревья без листвы вдоль дороги… торжественная зимняя тишина леса. В долине — деревенька… островерхая колокольня, внизу крохотное кладбище, могилы, засыпанные снегом; ветхие домишки, речка, мельница… над быстриной…».

Горячая любовь к свободе и справедливости, к революции, любовь к человеку, задушевность рассказа о простых деревенских жителях, ставших участниками гигантских исторических событий, привлекает в романе Эркмана-Шатриана. Благородство и поэтичность стиля, которые сочетаются с чисто народной простотой и ясностью, сделали этот роман классикой французской прозы.

Н. Дорогова

Многие уже рассказывали о великой революции, которую совершили народ и буржуазия, восставшие в 1789 году против знати. Рассказывали обо всем этом люди ученые, умные, взиравшие на события с заоблачных высот. Я же — старый крестьянин, и я поведаю только о наших делах. Ведь главное — как следует разобраться в своих делах: то, что ты сам видел — и знаешь хорошо. Пусть это и другим пойдет на пользу.

Да будет нам известно, что до революции Пфальцбургскому приходу и сеньории принадлежало пять деревень: Вильшберг, Миттельброн, Лютцельбург, Гультенгаузен и Гецельбург; что горожане и жители Вильшберга и Гецельбурга были на положении свободного сословия, зато крестьяне остальных деревень — и женщины и мужчины — были подневольными и не смели выходить за пределы сеньории, да и вообще отлучаться без позволения прево [14] Прево — местный судья в дореволюционной Франции. .

Прево творил суд в общинном доме, имел право судить людей и их дела, носил шпагу. И даже приговаривал к виселице.

Когда обвиняемые не желали признаваться в преступлениях, их допрашивали под сводами мэрии, где ныне гауптвахта. Судебный служитель и палач пытали их, да так жестоко, что вопли слышались даже на площади. А немного спустя, в базарный день, под старыми вязами сооружали виселицу и палач вешал осужденных, нажимая ногами на их плечи.